Яков Ильичёв - Турецкий караван

— Когда узнала, что вы сегодня будете здесь, я приехала: хочу увидеть, чем отличается и в чем схож русский полководец с турецким…

— Для чего это? — улыбнулся Фрунзе.

— Ищу общее в справедливой войне за освобождение, где бы ни происходила: я пишу повесть о яростной борьбе Анатолии, оказавшейся в «Огненной рубашке», — так будет называться моя книга, — надетой на живое тело народа бессердечным Западом. Эта моя работа принадлежит Сакарье…

— Надеюсь, эту книгу мы прочтем и на русском языке, — сказал Фрунзе.

— Сколько открыто у вас сиротских домов? Как спасают детей от голода? — спрашивала Халиде.

Кто усомнился бы в ее симпатиях: не только военная интеллигенция (Фрунзе вспомнил полковника Сабита Сами) с надеждой смотрела на Россию. Но два с половиной года назад Халиде надеялась на Америку. Из Константинополя писала тогда Мустафе в ответ на его письмо, убеждая его стать под американское руководство. Ее увлек президент Вудро Вильсон — сладкими речами о справедливом мире, о свободе морей. А затем подвел, согласившись на оккупацию Смирны; Восточную Фракию, сказал, и даже столицу, Константинополь, туркам не оставлять… И вот за помощь благодарить надо Россию…

Таких людей, как Халиде, заблуждающихся, но честных, рассказывал потом Абилов, Мустафа шаг за шагом выводил из тумана иллюзии…

Фрунзе ответил на вопрос о детсадах, заметил:

— А я думал, что унтер-офицер Халиде грозно спросит меня о красных войсках, будто бы подтянутых к турецкой границе.

— Чауш не спрашивает, он только выслушивает приказ и выполняет, — отшутилась Халиде и другим, глубоким голосом проговорила: — Благодарю Россию за то, что на огненную Анатолию не напала!

Халиде будто не чауш, а сам верховный главнокомандующий:

— Я благодарю! Настанет час — поеду в Россию, напишу о героях.

В непринужденном разговоре Фрунзе проводил мысль, что и в будущем Россия не нападет. Доктор Аднан и Хикмет отмалчивались.

…Хикмет проводил гостей до комнаты председателя векялета:

— Разреши войти, паша, — сказал, приоткрыв дверь.

За столом сидел — руки на столешнице — человек с запорожскими усами, едва ли не в форме красного комдива: кубанка набекрень, поношенный френч. Опустив толстые веки, он, казалось, дремал. Это и был друг Мустафы Кемаля, Февзи-паша.

Он прищурился, хотел было встать навстречу. Однако лишь взглянул, похоже, всевидящим оком. Открытое пренебрежение церемонной вежливостью. Хикмет вышел, и, попросив Абилова перевести, Февзи начал прямо:

— Отсутствие Мустафы и Юсуфа имеет свое значение…

— Хикмет заявил об особых трудностях… Не может ли скорейшее начало переговоров как раз и устранить их?

— Подождем Мустафу. Наше положение в самом деле очень трудное.

— В пути я сталкивался с личностями с камнем за пазухой…

— Это и против Мустафы, человека более чем выдающегося…

— Наше мнение о Гази основано на его больших делах, — сказал Фрунзе. — Но не ясна причина отсрочки переговоров.

— Обстоятельства, в них причина. Не в душе Мустафы. Он единственный и великий вождь новой Турции. Соединяет в себе таланты военный, политический, дипломатический. Смелость и доброту в характере. Один только недостаток — халатное отношение к мусульманским обычаям.

— А я слышал, что его считают равным пророку?

— Одно с другим, бывает, сочетается, — нахмурился Февзи. — Так или иначе, ни я, ни Исмет, ни Кязим, его верные товарищи, не смогли бы заменить его, случись с ним беда — да упасет аллах! Несчастья подстерегают его на каждом шагу. Были покушения на его жизнь. Султанский суд ищет способ привести в исполнение свой смертный приговор… Недавно у нас в Ангоре пойманный английский шпион показал: готовится убийство Мустафы. Пытаются заманить его. Его труд наталкивается на колоссальные препятствия.

— Таков удел революционера, господин маршал.

Февзи-паша вдруг навалился на стол, подался к Фрунзе и произнес раздельно:

— Способ их преодоления… диктует… политику! Где выход? В каком направлении?

Это было сказано вполне откровенно. Выход, возможно, на Западе. Фрунзе, редко куривший, неспешно взял сигарету.

— Надеюсь, что Турция, уж коль оказалась на распутье, не ошибется теперь в выборе направления. Не зайдет в тупик. Лучшая дорога — более освещенная…

— Мы идем по ней, — сказал Февзи.

— Вы призвали меня не верить слухам, господин маршал. Позвольте это же и мне… Мой приезд преследует не частную выгоду одной страны, а общую историческую — содействие делу освобождения угнетенных, и все слухи и соображения, которые противоречат этой щели, следует признать несостоятельными.