Анатолий Землянский - Пульс памяти

Не скоро придет к Василию разгадка. И придет не сама собой. Она откроется ему в коротких прояснениях сознания, рвущегося от болей и потери крови. Каждое затухание его — как уход из жизни, а возвращение — как обретение всего живого мира заново и в новых, безотчетно притягательных красках… Все тело искромсано, а жизнь держится, цепляется за него, не хочет покидать родное обиталище. И так упряма она в этом… Он никак не мог думать ранее, что жизнь так живуча. Потому-то и поверил поначалу больше в силу смерти…

Да, разгадка придет. Потом. Немного позднее.

Я сказал — «не скоро»? Нет, скоро. Даже очень скоро.

А пока, что бы Василий ни делал, перед глазами его, круто закинувшись головой, стоял убитый, но еще не упавший красноармеец.

Василий видел его и на фоне разъяснившегося неба, прямо перед занятой взводом позицией, которая седлала убегавшую на запад дорогу; и в рамке прицела, когда ложился то к одному, то ко второму пулемету, чтобы оценить особенности огневых секторов; и в облике каждого из своих пулеметчиков, молча и подавленно зарывавшихся в землю…

Василию казалось, что теперь любой из этих разноликих людей может в каждую минуту вдруг распрямиться, выбросить над головой руки, пьяно пройтись по сырому, холодному дну окопа и подкошенно, с хрипом, рухнуть в него, как в могилу.

Только здесь на упавшего посыплются не зеленые листья дерева, а быстро сохнущие на краю окопа комья земли, прошитые густо сплетенными в белую сеть корешками травы.

Но как ни ошеломляющ был для воображения миг воочию увиденной первой солдатской смерти, его скоро заслонило другое.

А к полудню, оказавшись на той знойной, самой памятной для своего первого боевого дня высотке, Василий был до боли наполнен новыми ощущениями жизни и смерти. Ощущения эти болезненно и сумбурно впитывались памятью, неожиданные и потому, казалось бы, непрочные, но тем не менее — неизгладимые.

Это было, наверное, в тот самый час, когда в небольшой сельской хате, далеко, далеко от Песков, подавленно стояли перед нашими портретами отец и мать. Текли в молчании две думы — два потока душевного беспокойства. Текли, не сливаясь воедино. Потому что сутью своей были разными, отца переполняла оглушительно пробудившаяся в нем тревога старого солдата, мать же просто безмолвно молилась.

Да, это происходило в тот самый час.

Вместе с батальоном, которому в середине дня было приказано прикрыть отход главных сил дивизии, Василий уже трижды побывал под бомбежкой, видел, как там и тут, будто по строгому расчету, занимались пожарами Пески и как наволакивало ветром на озеро плотно-тягучий, в смоляных пятнах дым.

Вселенская, что ли, сила так быстро сдвинула все с привычной точки и на глазах меняла, рушила, уродовала?..

В суматохе и смятении грузились в машины семьи командиров — серые лица женщин и недоуменные, неожиданно взрослые, словно бы даже постаревшие от страха глаза детей… А почти в конце той же улочки одна из таких машин уже горела, трое или четверо солдат что-то делали там — в дыму, в огне, в женском и детском плаче…

А потом — этот крик…

Василий навсегда, на всю жизнь — быть ей короткой или длинной! — запомнил, как из-за ближайшего палисадника рванулась к нему Поля. Он не сразу узнал ее, не сразу разглядел зовущие Полины глаза и рот.

Еще медленнее дошел до Василия смысл того, о чем просила Поля.

Может быть, потому, что Поля уткнулась лицом ему в грудь и голос ее глох и рвался от всхлипываний?

А может, Василию мешал внезапно усилившийся в словах девушки польский выговор?..

Всего же вернее, Василий был просто ошеломлен этой отчаянной, как бы раскрепостившейся в беде доверчивостью и ничего не слышал, не чувствовал, не видел, кроме плача Поли, ее дрожащих губ и легко давивших на его плечи рук.

Как через какую-то преграду — через его и ее волнение — доносились до Василия горячечные, умоляющие слова:

— Проше… Васиа… Я с тобой…

Он ответил ей с искренной уверенностью:

— Не надо. Успокойся. Мы скоро вернемся.

— Васиа…

— Полюшка…

Он сам удивился тому, как сказал это, не понимая, откуда взялось у него столько смелой и тоже отчаянной нежности.

Удивилась и Поля: она вдруг оторвала лицо от его гимнастерки и, резко откинув с глаз волосы, широко, проясненно посмотрела на Василия, с радостью повторила:

— Полиушка…

— Мы вернемся, — убежденно сказал Василий, ловя на плечах ее руки и радостно чувствуя, как послушны они ему.