Анатолий Землянский - Пульс памяти

— Далеко вы были от домика?

— Примерно в километре.

— Что же вы увидели, прибежав к домику?

— Домик горел, но я успел заметить, что на дверях висел замок, а окно было прихлопнуто ставенкой, которую подпирала палка.

— В котором часу это было?

— Около двух ночи.

— Вы попытались спасти брата?

— Я понял, что делать это было уже небезопасно для нас обоих.

— То есть?

— Расследование пожара могло бы навести, на многое другое. А так… Несчастный случай. Оба сгорели.

— Вы так быстро об этом подумали? Или вы были не прочь распорядиться ружьем в одиночку?

— Не скрою, оно мне очень нравилось.

— Что это было за ружье?

— Многозарядное, системы Винчестера.

— Именно это ружье вы продали потом на рынке в Сухиничах?

— Да.

— А ягдташ?

— Из него я взял оказавшиеся там документы, а остальное бросил в омут.

— Кто же, по-вашему, поджег домик?

— Сын убитого Рогатнева.

— Убитого вами и Дмитрием?

— Да.

— Вы утверждаете, что домик поджег сын убитого вами Рогатнева. На каком основании?

— Я видел его в ту ночь… вернее, на рассвете.

— Где?

— Он переходил лесной ручей…

Затем судья допрашивал знакомого нам с Вами отца Валентина.

Вам известно, я лишь однажды видел этого человека. О его необычной жизни знал с Ваших слов. Всего этого, как Вы понимаете, мало, чтобы судить о столь сложных вещах категорически. И я сообщаю Вам лишь то, что видел и слышал.

Обреченная откровенность Жбанкова потрясла его. Он понял, что всю жизнь был убийцей человека, решительно не виноватого перед ним. Разбитый услышанным, отец Валентин вмиг как бы состарился и был, мне казалось, близок к прострации. На голос судьи он встал с трудом, был задумчив, инертен и подавлен. И… признал свою вину. «Если это так, — сказал он, — то я немедленно отрекаюсь от духовного сана и отдаю себя в руки правосудия».

Не скрою, мне было жаль его, но я не мог все же не подумать о том, что этот человек всю жизнь носил в себе не веру, а заблуждение. И в этом его трагедия…»

«Бывает трагической жизнь, а возможна еще и трагедия судьбы, — вспомнилось мне невольно. — Это когда над незаурядной жизнью — бесцветный флаг… Можете вы представить себе Прометея со знаменем не огненного цвета?..»

«…Признаться, я стал уже забывать о перипетиях известных нам с Вами судеб и преступлений, но недавно опалило меня опять тем самым… Помните? «Убивал или не убивал?» Только совсем по-иному и в иных обстоятельствах.

Служба забросила меня недавно в Западную Германию. Только вчера вернулся из этого странного мира. Странного, быть может, потому, что таким людям, как я, приходится испытывать там не совсем обычные ощущения.

Думаю, Вы понимаете меня. Снова я смотрел на немцев, как говорится, зрак в зрак, здоровался, разговаривал, прикасался всем телом в трамваях, электричках, автобусах… И знаете, что творилось со мной? Когда я видел пожилого мужчину, ровесника своего, то невольно представлял его себе идущим по нашей земле.

Разумеется, с оружием в руках. Кованые сапоги, муштрованный шаг, гортанно лающие окрики и — стрельба.

Стрельба, стрельба и стрельба. Там, на улицах их городов, в кафе, кинотеатрах, в магазинах, на их роскошных автострадах, у меня закладывало слух от давней, но незабытой канонады их пушек, от трескотни их автоматов, от их крикливых команд. Все время думалось:

«А вот этот… был у нас тогда?.. А этот?.. А тот вон, вышедший из шикарной машины?.. Был или не был?.. Убивал или не убивал?»

Так, откуда-то из подсознания, и пришло это:

«Убивал или не убивал?»

Наплывало ли тронутое годами лицо, мелькал ли седой висок, маячил ли перед глазами складчатый затылок, — в мыслях появлялось и появлялось:

«Убивал или не убивал?..»

А вот о юношах и тем более о детях (опять же невольно, в силу навечно, что ли, данной нам веры в человечность) думалось по-другому:

«Этот еще не убивал. И главное — может не убивать. Может! Если не даст обмануть себя.

Не дать обмануть себя — вот в чем вопрос! Об этом должен всегда и всюду помнить каждый так же, как вообще помнят люди, скажем, о небезопасности перехода через улицу в час «пик».

Не дать же обмануть себя, думалось мне, — это в первую голову не стать биологической марионеткой. То есть сохранить способность мыслить не механически, а вслушиваясь в зов сердца.

Ведь мало, чтобы Менделеевы побеждали. Они должны побеждать меньшей кровью.

Вы согласны?

Жму руку.