Дмитрий Дурасов - Мальчик с короной

Люда с отчаяньем:

— Я же вам часы отдала…

Оська, видя, что все молчат, наглеет:

— Какие часы? Что часы? Часам теперь три рубля ведро цена! А насидели, считай, на семь червонцев! У меня все записано-подписано! Шампань брали? Брали! Икру черную брали? Брали! Мороженое тебе брали? Две порции с вареньем? Брали! А ты часы мне суешь какие-то…

Ося небрежно достает часики и трясет ими перед лицом Людмилы. Водолаз Юра спокойно забирает часы из Осиных рук:

— Так это ты у Люды часики взял? Молодец… Вот оно что получается… Дай гляну — может, и вправду не золотые?

Оська вдруг начинает трусить.

— Проба там стоит не наша какая-то! Все стекло, понимаешь, мутное… Стрелки секундной не хватает…

Юра поворачивается к Людмиле:

— Отец небось подарил?

— Папа… И туфли тоже… на экзамены…

Юра с удовлетворением качает головой.

— Ну, что ж, на, носи на память… Да в другой раз никому не отдавай…

Официант Оська ошалело смотрит на Юру:

— Ты чего… хулиганишь? Отдай… мое…

В разговор встревает Кончинский. Оттеснив Осю плечом, зловеще спрашивает:

— На семьдесят, говоришь, насидели? А днем на пятьдесят фигурировало, а? Ах ты подлюга… Братва, кто мне до получки полсотни одолжит? Знай, Ося, наших…

Все с готовностью роются в карманах, собирают бумажки, мелочь. Кончинский считает и засовывает Осе за пазуху.

— Вот тебе, гаденыш, пока тридцатка… Во вторник остальное получишь… И давай, давай катись отсюда, пока я добрый…

Оська достает деньги из-за пазухи, комкает и замахивается, чтобы бросить на пол, но не бросает.

— Так не пойдет! Так мы не договаривались! У меня счет… Часы отдайте… Я милицию сейчас позову! Вот придет Баранчук — он вам!..

— Покуда ты за милицией будешь бегать, вражина, сумочки твои пусть у нас постоят — сохраннее будут. Мы потом вместе с милицией посмотрим, что ты там для дома, для семьи заготовил… Лады, скуластый?

Оська наливается свекольным соком и бросается за сумками, но Кончинский ловким пинком загоняет их под стол. Оська, затравленно оглядываясь, орет:

— Я вам… Ах так?! Я вашу инвалидную команду с дерьмом смешаю… Я вашего пса отравлю… Я вас…

Водолаз Юра спокойно подходит к Оське, хватает огромной рукой за шиворот, приподнимает и встряхивает.

— Все… высказался? Сказал свое последнее слово? А теперь за оскорбление трудового народа приговариваем тебя… — Юра в нерешительности смотрит на всех: — Приговариваем тебя… Утопить его, что ли, ребята?

Нина Ивановна, весело глядя на Юру:

— Как вы, Юрочка, сами решите — я бы утопила…

Кончинский решительно:

— Давай, Юрок, бросай в воду, чего там…

Художник задумчиво:

— Я думаю, что один раз в жизни можно утопить негодяя…

Мишка решительно:

— Кидай, боцман, не тяни время…

Люда с испугом вглядывается в лица — она никак не может понять, шутят все или не шутят? Решив, что не шутят, бросается к Юре и начинает трясти его за рукав.

— Юрий Иванович… пожалуйста, отпустите его, он больше не будет… Он исправится… Я вас прошу… Там очень страшно, в воде…

Юра отпускает обмякшего, как мешок, Осю на палубу, сильно встряхивает и дает пинка под зад. Ося птицей взлетает по трапу вверх и исчезает на набережной. Через секунду он возвращается.

— Юра… Прошу вас… Отдайте сумочку… У меня завтра гости, тесть с тещей приезжают… Старички такие бедные… отдайте сумочку… отдайте… прошу…

Водолаз Юра величественно:

— Отдай ему, стармех… Будет тут, понимаешь, ныть до утра.

Кончинский брезгливо подхватывает сумки и кидает как кость. Оська на лету хватает и, кланяясь, убегает в темноту.

Все опять рассаживаются за столом. Молчат. Разговор как-то не клеится. Даже Кончинский приумолк, стараясь не встретиться глазами с Людой, Девушка вдруг решительно поднимает голову.

— …Нет, я должна вам рассказать… Я сидела в садике у иняза и плакала… Там садик такой хороший… Я думала о папе, о том, что с ним будет, когда он узнает, что я провалилась… Я ему приношу одни огорчения… Он так ждал сына, а родилась я… И мама скоро умерла — я ее почти не помню… Папа так хотел мальчика — он все примириться не мог… со мной в солдатики играл, сабли мне дарил и ружья… Он говорил, что мальчишки умнее, что они все знают и понимают, что они — творческое начало в жизни и чтобы я всегда дружила с мальчиками и брала с них пример! А меня тянуло к куклам… Я боялась ружей и сабель и боялась мальчишек — они мне казались глупыми, грязнулями… Все время играли в войну и кричали: «Тра-та-та-та! Бух-бух!» И смеялись над моими куклами… Я плакала, а папа расстраивался, и уходил в кабинет, и чистил ружья. Он всегда, когда тосковал, уходил от меня и чистил ружья… Он очень гордился, что я лучше всех в классе знала английский язык — лучше мальчишек! Папа был уверен, что я поступлю, а я провалилась… В садике ко мне подошел Владик и сказал: «Ты чего ревешь, абитура несчастная! Меня вот с пятого курса исключили, а я веселюсь — и буду веселиться… Плюнь ты на все и всех, живи своей жизнью — за тебя никто жить не будет! Все равно в любую минуту может начаться атомная война — и к чему нам учиться? Вкалывать напрасно? Силы молодые тратить? Ты в число трех хочешь войти? Могу принять, если будешь паинькой… Мы с ним пошли в парк, там его друг ждал — Казик какой-то. Я иду и реву, а они смеются. Вот, говорят, сосунок попался… Пора, тебе, говорят, иллюзий лишаться… Поужинаем — и на дачку к Казику. Я потом говорю: я домой пойду, а они убежали… Остальное вы знаете… Я когда шла по мосту, вдруг подумала, что раз так со мной поступают, то я совсем ничтожный человек, без будущего, что меня никто не уважает и лучше мне уйти тихонько от всех…