Владимир Жуков - Бронзовый ангел

С тех пор они встретились всего один раз — так, по чепухе, когда Городецкий приезжал на студию по каким-то своим другим делам, но разговор у переделкинской калитки Кирилл воспринял как разрешение делать со сценарием что он захочет. Решил, что писателю просто лень возвращаться к сделанному, он дает карт-бланш.

Коробкин нашел консультанта для картины — генерала, аэродинамика и член-корра, трудами которого вот уже сорок лет пользовались все, кто проектировал и строил самолеты. В тесной квартирке на Ленинградском проспекте, с обитыми сафьяном креслами, с коричневой таксой на яро блестевшем полу, Оболенцеву вдруг стало покойно, он приготовился к интересной беседе, но генерал, грузно усевшийся напротив, огорошил его первыми же словами: сценарий он прочел, даже угадал, про кого тут говорится, он хорошо знал этого человека, был его другом, однако консультировать фильм отказывается наотрез, и не надо его уговаривать, потому что, познакомившись со сценарием, он только лишний раз убедился, что искусству не дано, не по силам рассказать людям, не связанным с техникой, кто такие инженеры, в чем суть их работы.

— Инженеры, — вещал генерал, поглаживая седой бобрик, — могут всё. Они могут перекачать воду из Атлантического в Тихий океан. Но прежде обязательно — именно потому, что они инженеры, — зададут себе два вопроса: зачем это нужно и сколько это будет стоить? Понимаете? У инженеров — я имею в виду не просто получивших диплом, а обладающих на него правом — даже сны упорядоченные. Инженер не ответит на ваш вопрос «да», «нет», он скажет: «Надо посчитать». В одиночку или с целым КБ, на логарифмической линейке или на ЭВМ — не имеет значения. И от того, что считает инженер и как быстро, зависят его масштаб как специалиста и результаты его труда… А вы вот здесь, — генерал потряс тетрадкой сценария, — вы здесь описываете, как руководитель крупного коллектива проектировщиков, выдающийся инженер современности грубо, бестактно отчитывает свою секретаршу, и полагаете, что проливаете свет на его работу. Ну, допустим, так будет на экране… И что же? Зритель увидит сердитого человека, но не увидит инженера, не будет знать, как он с ч и т а е т…

— Она безответно влюблена в него, секретарша, — попытался защитить творение сценариста Оболенцев. — Это же истина: как человек ругает, какими словами, за что, находит выражение его характер, определяется душевное состояние в данный момент.

— Состояние! — усмехнулся генерал. — Но скажите, какое отношение имеет душевное состояние конструктора, расчетчика к решению технической проблемы, которая стоит перед ними? Тут речь может идти лишь о работоспособности героя, да-с!

— Он сидит над чертежами, и у него не получается.

— Что не получается? Что именно, я вас спрашиваю? Не удается уложиться в заданный объем, добиться нужной прочности конструкции? Мы, дорогой товарищ, часто бились вместе с Николаем… ну, с вашим героем, над разными проблемами, я ему помогал. Но вы думаете, сто вариантов рождались тогда потому, что был плох первый? Не-е-т! Ник… ваш герой и за первый получил бы орден, он был божьей милостью инженер. Все дело в том, что этот вариант почему-то его не устраивал. Не меня, не черта и дьявола, а его! Он был честолюбив — вот почему набирались сотни вариантов. Он был честолюбив, как рекордсмен мира, и норовил повыше поставить планку — выше всех. Но зато, перепрыгнув, достигал сразу всего. Его машины разнились одна от другой не по двум-трем показателям, а по десятку, они всякий раз потрясали авиацию!

— Вот видите, — ободрился Оболенцев, — вы сказали «был честолюбив». Про инженера. А честолюбие — это не техническая характеристика, это черта характера, и она проявляется не только в работе, но и в чем-то обыденном, домашнем, ее можно показать, выразить…

— Увы, мой друг. — Генерал посмотрел с сожалением и даже отмахнулся, словно его старались втянуть-в зряшное дело. — Честолюбие вашего героя пряталось в ворохах записей, блокнотов, тетрадей. Женился он на тихой, заурядной, между нами говоря, женщине, на людях появлялся неохотно и больше молчал. Да и внешне был малозаметен: по году ходил в одном и том же костюме, в одном и том же галстуке…

Коричневая такса, простучав по паркету коготками, ткнулась в ноги Оболенцеву, и он погладил ее. Было тихо в квартире, пахло чем-то незнакомым, устоявшимся, как убеждения старика, что сидел напротив, — в бледно-зеленой генеральской рубашке с погончиками, так идущей к его седине, к жестким, тщательно подстриженным усикам. «Наш разговор, — подумал Оболенцев, — похож на экзамен; член-корр доказал несостоятельность приготовишки экзаменуемого, и такса советует сдаваться. Эх, Городецкого бы сюда!» И, уже решив, что хватит беседовать, что Коробкин получит на орехи за такого консультанта, спросил для закругления разговора, для окончательного выяснения того, что встреча была обоюдно напрасной: