Иосиф Герасимов - Конные и пешие

Его твердый, уверенный голос как-то все сразу поставил на свои места.

— Ты только за этим приехал? — спросил отец.

— Да, конечно.

— Понимаю… Но все равно не тем занимаешься. Хотя упрек твой принимаю и никогда больше ничего таить от тебя не стану. И Вере накажу. Но пора думать и о себе.

— Это как понимать?

— Понимать надо так: кончаешь девятый класс, а профессию себе не определил.

— Как не определил? А геохимия?

— Это дело — Веры. А у тебя дед и прадед работали на металле. Дед, между прочим, одно время с Грум-Гржимайло трудился, специалистом был по калибровке прокатных станов. Прадед еще мальчишкой Аносова застал. Я хочу тебя видеть инженером. И плевать, если в вашей среде это сейчас непрестижно! — Он взглянул на часы. — Машина у подъезда. У меня сегодня обход трех цехов. Давай со мной. Потом поговорим серьезней.

Так он впервые попал на завод и впервые увидел, чем занимается его отец. Алексей шагал с ним рядом по пролетам цехов, останавливался у стана, где обжимался валками раскаленный слиток, а затем летел — от одной клети к другой, превращаясь в плоскую полосу, полет горячего металла, разлетающиеся искры завораживали. Сначала Алексей чуть не сжался в комок, чувствуя себя ничтожным среди этого грохота и яростного движения механизмов, но увидел, как спокоен и деловит отец, как легко он разговаривает с вальцовщиком и инженерами, а те чутко прислушиваются к каждому его слову, и, увидев это, ощутил в отце надежную защиту.

Его отправили домой в директорской машине: Борису Ивановичу Ханову нужно было прибыть на какое-то совещание в столицу, и он взял с собой Алексея.

— Ну что, парень, приедешь к нам летом? — спросил Ханов.

— Зачем?

— Ну, ясно, не отдыхать. Поставим тебя у печи, помахаешь у огня лопатой, узнаешь, как хлеб индустрии достается.

Алексею почудилась насмешка в директорских словах, эдакое пренебрежение к столичному мальчику, а Алексей был заносчив, не терпел насмешек, ответил сердито:

— Приеду и помахаю. Эка невидаль!

Ханов расхохотался, это еще больше разозлило Алексея.

На летние каникулы он приехал к отцу, пошел подручным сталевара на завод.

С тех пор минуло пятнадцать лет, была школа, была армия, институт, работа на заводе.

Нет, отец его не щадил, он еще, когда Алексей был студентом, заставлял, чтобы тот у него в прокатных цехах изучал все работы, всерьез занялся технологией. Потом Алексей не раз думал: а может быть, отец все знал наперед, что станет руководить объединением, насчитывающим двадцать заводов, и ему придется решать почти неразрешимые задачки, а в этом нелегком деле ему понадобится Алексей, но не такой, каким он был после окончания института, желторотым специалистом, а инженером, глубинно знающим технологию прокатки, так глубинно, как не знает ее опытный вальцовщик и ученый, пишущий пухлые труды. Отец заставлял Алексея мотаться по многим заводам, лезть во все мелочи, читать заграничные проспекты и журналы, писать подробные отчеты; он, как тренер, готовящий своего воспитанника в чемпионы, натаскивал его до изнеможения, буквально не давал дыхнуть, гонял до седьмого пота, и Алексею нравился этот дьявольский азарт. На работе мало кто знал, что Алексей Скворцов — сын начальника объединения Петра Сергеевича Валдайского, а те, кто знал, не придавали этому особого значения, потому что видели в Алексее крепкого работника, каких еще поискать.

И Алексей тоже знал себе цену, понимал, что кое-что он уже может. Как-то по просьбе отца он поехал к Борису Ивановичу Ханову. Там на заводе пустили новый стан с полубесконечным способом прокатки, по тем временам — новшество, и отец потребовал от Алексея, чтобы он дал об этом стане заключение. Алексею стан не показался, работал он с остановкой во время сварки полос, о нем писали, что стан повышает производительность и снижает количество некондиционного металла, но Алексей подсчитал: показатели эти вовсе не окупают затрат на строительство таких агрегатов, и надо искать пути к бесконечному процессу. Он написал об этом развернутую записку, показал отцу, тот похвалил, сказал: все точно и очень важно, определяет перспективу, а Ханов, узнав об этой записке, приехал в Москву, пригласил Алексея на квартиру сына. Ханову уже тогда было за пятьдесят, но выглядел он подтянутым, ступал мягко и легко, одет был в хороший серый костюм, ладно облегающий крепкую фигуру, голова лысая, но над ушами курчавились темные с проседью волосы; он весело щурился, разглядывая Алексея.