Анатолий Полянский - Село милосердия

— Вот что, Комащенко, — посерьезнел Кравчук, и обычно спокойный, доброжелательный взгляд его черных цыганских глаз стал колючим: — Ты комсомолка, активистка, а колхоз — не детские ясли. Даю тебе партийное задание!

— Может, лучше Катю назначить, Григорий Антоныч? — тихо возразила она. — Катя Пащенко бедовая.

— Дюже бедовая, — проворчал председатель. — Потому для нее другое занятие найдется. А ты будешь делать, что я сказал: принимай бригаду!..

…Ольга взглянула на небо.

— Бабоньки, девчата, быстрее! — торопила она. — Того и гляди, дождь опять хлынет…

— А ты не подгоняй, бригадирша! — сердито огрызнулась Ульяна Хобта, усталым движением вытирая пот со лба. Ей сегодня досталось вращать маховик, приводящий машину в движение, а это не всякому мужику под силу. Ульяна же, еще не справившая совершеннолетия, была хоть и высокой, но худющей. К работе в селе, правда, все были привычны. Ульяна, та с двенадцати лет трудится в поле, помогая матери, — в семье семь ртов, мал мала меньше. Но попробуй погонять это чертово колесо! За полдня она основательно вымоталась. Ломило спину, плечи, тело будто поколотили палкой.

— Да крути ж ты! — в сердцах сказала Ольга, понимая, как мало толку от понукания. Конечно, Ульяне тяжко. Но разве легче таскать мешки с зерном или совковой лопатой махать. Да и предлагали Хобте подмену — не захотела, гордая; сама, мол, управлюсь.

— А чего пуп надрывать? — огрызнулась Ульяна, заправляя под платок выбившиеся волосы. Припудренные половой, они давно утратили блеск и смотрелись поседевшими.

— Глянь, сколько скирд необмолоченных. Потому и надо спешить.

— Так мы с державой уже рассчитались? Сама говорила, неделю назад поставки закончили и натуроплату за работу МТС сдали…

— Зараз год особенный. Хлеб фронту требуется. Вот и идет неплановая сдача. Да еще для себя, для колхоза… Разве не надо?

— Фронту! — воскликнула Ульяна, не обращая внимания на остальные доводы. — Где он, тот фронт. Немец в Киеве. Драпают наши.

— Кончай болтать! — рассердилась Ольга. — Через тебя работа стала.

— Ты мне, бригадирша, рот не затыкай! — взорвалась Ульяна, и по ее скуластому лицу пошли багровые пятна. Вообще-то Хобта была незлобивой, но иногда на дивчину накатывало. В такие минуты с ней предпочитали не связываться.

Комащенко знала об этом, однако не ответить на паникерский выпад не могла. Как язык поворачивается такое говорить! Словно вражина в родном доме. Ольга уже открыла рот, но ее опередил подошедший сзади Лаврентий Гаврилович Билык.

Никого не удивило, что директор Кучаковской школы находится на току. Все лето он, как, впрочем, и остальные преподаватели, работал в поле. В нынешнее время сидеть дома, заниматься личными огородами, когда в колхозе на счету каждая пара рук, учителя считали невозможным. Когда на общем собрании членов артели решили отчислять с каждого колхозника в фонд обороны страны стоимость одного трудодня ежемесячно до полной победы, Билык сказал, что школьные работники тоже присоединяются к общему решению.

— С чего отчислять-то будете? — подал кто-то реплику.

Билык — был он невысок, коренаст и, как говорили на селе, смуглястый — насупился и с достоинством ответил:

— Трудодни заработаем. Считаем себя мобилизованными. Будем участвовать во всех палевых работах.

И первый подал пример. На уборке колосовых Билык выполнял по полторы нормы в день. Исподволь наблюдая за ним, люди, и без того уважавшие строгого директора, оценили его по-своему: этот, мол, не только в грамоте силен, а и трудиться умеет… В устах работящих кучаковцев большей похвалы быть не могло…

— Что не поделили, подружки? — спросил Билык, поглядев сперва на Ольгу, потом на Ульяну.

В ожидании ответа он наклонился к Хобте. Директор был туговат на ухо. Из-за этого его и в армию не взяли, хотя Билык многократно являлся в военкомат, доказывая, что стрелять умеет, руки-ноги целы. Его, списанного по «чистой», неизменно отправляли обратно, разрешив лишь преподавать в школе военное дело.

Не зная еще, о чем идет спор, Билык по взволнованным лицам девчат догадался: разговор серьезный. Все они учились у него — Кучаковской школой Лаврентий Гаврилович руководил с тридцать второго. В селе была тогда восьмилетка, лишь перед самой войной прибавились девятый и десятый классы, которые закончила почти вся молодежь села. Потому-то директор считал себя по-прежнему их наставником.

— Тут у нас паникер выявился, — метнула Ольга на Хобту неприязненный взгляд. — Немцы, говорит, в Киеве! Миленький, Лаврентий Гаврилыч, неужто правда?