Юрий Селенский - Срочно меняется квартира

А Митька чешет, как по учебнику: «В отдельных случаях встречаются особи-альбиносы». Уж он не только более меня, он больше деда знает. Такому знатоку к старости жить будет скучно.

Дед сказывал, что в допрежние времена на седого осетра цена особая была, в три раза выше. У него и икра не черная. Недаром ее царской называли. Икра как икра, но светлая, навроде щучьей. А вкус…

Тогда, давай — бери! Испробуем. «Митька, потроши рыбу, я икру пробью! Окуня на приемку сдадим, осетра сожрем — все по-царски». Икру пробил — загляденье. Зерно к зерну, как пшено золотится. Дед ел и нам велел.

Только уху заварили — мотор где-то тарахтит, Л-6. Сразу после войны моторы редкостью были, всякому-сякому их не продавали, не то что теперь. Надо бы нам товсь, шкот в зубы — и айда! А погоды тихие…

Косная лодка под мотором бежит, прямо на нас. Охрана. Никодим Павлыч. Участковый. Мужик строгий. С ним не снюхаешься. Партийный. А чего мне бояться? У меня ни режаков, ни снасти нет, пусть обыскивает — вся орудия законная. Билет на право лова при мне…

«Привет, Ракин шестнадцатый. Не ожидал? А еще портрет в клубе висит, почет в газете, делегат слета передовых рыбаков — не ожидал, Аркадий! Огорчил ты меня».

«Павлыч, прости и помилуй, какое огорченье? Акромя щучонки и окуня, не поймали ни пса. Вон осетр в сетку ввалился, не он, так сидели бы на основе передового Митькиного опыта не жрамши».

«Нехорошо, Ракин. Ты сам общественный инспектор, активист, член правления колхоза, а нарушаешь…»

Митька уху в котле мешает. Будто не его дело касается, будто мы о ловле блох на шестке ведем разговор…

«Как же ты, Ракин, не знаешь, что все рыбаки давно с раскатов выведены на глубьевой лов. А ты у самой грани запрета сетки выбил. Такого ты пустяка не знаешь? Не поверю».

«Это ты, Никодим Павлыч, отстал от жизни. А я действую на основе рекомендованного опыта районной уважаемой газеты «Рыбак дельты». Митька, давай газету! Редактор у нас член райкома. Он брехню непроверенную в печать не пустит!»

Митька раком, боком, не спеша достает мятую газету.

Инспектор ее в руки не берет. «А с тобой, — говорит, — Иван Кнехт, рабочий и крестьянский корреспондент, особый разговор будет. Думаешь, раз ты чужой подписью загородился, с тебя и спроса нет? Шалишь. Редактору выговор вкатили за дезинформацию, на председателя колхоза штраф наложили, все, кто на меляках ловили, лишены премии. А ты спеши в редакцию, тебе-то будет премия. Лично редактор отвалит».

«Митька, твоя работа? Ах ты в кнехт твою мать!»

«Ну чо! Чо? Ну, я писал. А где я материал брал? У них же, в инспекции! Об использовании нерестовых площадей, как о резервах выполнения плана и обязательств, а также…»

«Не лопочи. Трещишь, как мотор без глушителя. Будут тебе резервные возможности. Ладно, Павлыч! Снимай наган, садись обедать, не пропадать же царской икре…»

Сидим, закусываем. Митька рожу в сторону держит, корку жует. Павлыч бутылку достал, но не притронулся.

«Жри, селькор, такую икру не всякий царь едал!» — предложил Никодим.

А погоды тихие. Парит. Ветра ноль. «Ты бы, — говорю, — дядя Никодим, нас отбуксировал отсюда?» Он отвечает: «Вот акт составим — и пожалуйста…»

Вот так, старый друг, за все проистечение моей длительной жизни составили на меня акт. С тех пор ни-ни… Хватит чужим опытом жить. Так ведь, скажи на милость, и седого больше не ловил. Годов шесть назад у соседей белуга такая же в невод зашла. А с чего, скажи, рыба седеет? Митьки нет, он бы враз объяснил.

Колхоз в Станьевом крепкий. Народ в нем дружный, от работы не бегают и председатели не мелькают, как в иных хозяйствах. Случались, конечно, всякие истории в незабвенные времена, то рыбакам повелевали уток разводить, то кроликов, то арахис или кукурузу! Кстати, кукуруза здесь прижилась прочно, не то что под Архангельском. Теперь уж и камышей не увидишь таких густых, как «королева».

Было увлечение и гидропоникой. Аркадий на собрании по-своему рассудил: «Хватит вам гидропанику разводить! Это же дурь непролазная — на камнях огурцы сажать. Где земли не хватает, в горах, к примеру, там — гоже! А нам-то? Булыжников, что ли, на все займище натаскать?»

И был критикан строго одернут и обвинен в зубоскальстве.

Но переубедить Ракина трудно. Принялись ученые белого амура и толстолобика дальневосточного акклиматизировать. Быстро пошли эти рыбы в рост, в свою среду попали, освоились.

«Плохо ли? — сказал Аркадий, — рыба гожая, но в чем великий смысл? Каспийского сазана перевести, а дальневосточного разводить? Дурак я дураком, но мне и прежний хорош был».