Юрий Селенский - Срочно меняется квартира

Истинно так было. А я как есть Заветный, так и хожу непереименованный, мы — ловцы, народ, Это слово не переименуешь.

А так что же? Все реки, впадая в море, теряют имя.

Отслужив действительную службу, Аркадий только с полгода покрасовался в казенных яловых сапогах, побренчал на танцах значками ГТО и ПВО и, не успев сбить подковок на армейских сапогах, в них же и на войну ушел.

И разнесло нас надолго. Закружило, заметелило… Подхватило и понесло, как щепки, через всю войну…

Не было ни писем, ни приветов. А кто испытал это, тот по себе знает, что, встретившись после войны, даже мало знакомые люди чуть не обнимались на радостях. После демобилизации в сорок шестом году я приехал в Станьевое. Ракин уже был в море. Встретились мы в колонне парусных реюшек. Обрадовались…

Будет ли в моей судьбе еще такой день? Такая теплынь, такие прекрасные облака над морем, тишина и такой простор? И эти реюшки, прильнувшие бочком друг к другу. Паруса спущены и укреплены на реях вместо тентов. Покажется мне, будто бабуры [1] Бабура — пеликан. летели стаей над морем и присели отдохнуть. И оно, тихое, ласковое море, плавно покачивает их.

А под тентом жарники дымят, самовар гущей чищенный, в сверкающих медалях пыхтит, будто и он с войны вернулся. Ломти подового хлеба, еще очень дорогого после войны, и огромные ловецкие витушки — тоже пайковые, и пластованная селедка, истекающая нежным, розовым жиром, и эти разные лица ловцов. Одно у всех сходство: загорелые, а верх лба белый, солнцем не тронутый. Аркадий в военной фуражке, козырек почти на бровях лежит, а глаза внимательные, насмешливые…

А я уже пижоном — ну не то чтобы при галстуке и запонках, но весь штатский. На Аркадии гимнастерка белая — линялая, под стать бровям хозяина, и на ней три нашивочки — две золотые, одна красная. Сколько же нам тогда было лет? Ах, да что теперь вспоминать… И это обычное присловье его: «Давай — бери…»

— У нас в минометном батальоне был старшина — Панас. Как его там правильно и верно — не знаю. Панас Булыга все звали.

Старшина исправный, в летах. Строгий до придирчивости. Не дай бог пуговица висит или там хлястик перевернулся — будет разнос. Кто заволынит — тоже разнос.

«Где младший сержант Полумитный?»

«Болеет, тов. старшина».

«Как себе так болеет? Вчера здоровый был, а сегодня болеет? К врачу ходил?»

«Так точно, тов. старшина!»

«Сам ходил?»

«Самолично, тов. старшина».

«Тогда гони его в строй: кто сильно болеет, тот сам до санчасти не дойдет. На носилках понесут — верю! Три дня жрать не просит — больной! Худой и бледный лежит — верю. А у Полумитного такая хвизиономия, что хоть галифе на нее надевай».

«Так у него рука…»

«Отставить разговоры!»

Вот, значит, такой у нас был Булыга. Спаси и помилуй. Я ездовый. У меня две кобылы: Муха и Малина. Обе выбракованы. Не животные — одры.

Я Булыге говорю:

«Пули на них жалко».

«Отставить разговоры. Ты кто? Ты ворошиловский стрелок плюс буденновский всадник! Исполняй приказание комбата: запрягай и ехай, прямым ходом в П. Ф. С.»

— Забыл, поди-ка, что такое П. Ф. С? — это уж Аркадий у меня спрашивает.

— Ничего я не забыл. Продовольственно-фуражный склад.

— Верно, — обрадовался Аркадий, — тогда так. Запрягаю, еду. Везу овсяное довольствие. Потом новая команда — распрягай. Это ничего. Это нам надо. Распрягаться мы любим, что Муха, что Малина. Только за супонь возьмешься, они башки из хомутов резво выдергивают. Вот. Пошкандыбали к кормушкам: Малина на переднюю ногу припадает, Муха на все три. Балерины. Мать их лошадь.

Пять минут не прошло, Булыга новую команду подает:

«Ехай в дивизионный склад вещевого довольствия, обмундирование получишь. Понятно?»

«Товарищ старшина! Малину ковать надо, а у Мухи бабки сбитые».

«Отставить разговор! Исполняй сверхспецзадание!»

Веришь, друг, жизнь пройдет, а я этих тварей не забуду. Муха Малине ухо надгрызть успела. Нашла закуску. А Малина Мухе копытом до рыла дотянулась. Фингал под глазом поставила.

Ты видал синяк у кобылы? То-то! Чего ты видал-то? Хвосты еропланам заносить, это не война. Спаси и помилуй.

Запрягаю, опять еду. Не езда — мученье: Малина пуще прежнего на ногу припадает, Муха и того больше. Чистый вальс «Дунайские волны». Кнутом Муху огреешь — Малина встанет. Бастует. Малину вытянешь — Муха в обморок падает.

А между прочим, пока Аркадий рассказывает, подмигивает, посмеивается, дело-то идет. Одна сетка уже готова. Разобрал подборы: груза к грузам, поплавки к поплавкам. Ловко сетку в куклу связал, за другую взялся. Сказал довольно: «Руки дело знают».