Владимир Бутромеев - Любить и верить

Сергей Андреевич посмотрел на него и тоже спросил:

— А ты?

— Что я?

— Сказал? Ты сказал?

— Я?

— Да, ты. Взял бы да и сказал.

— А-а…

Ученик хмыкнул.

— Ну вот, так что нечего судить других за то, что сам не можешь делать. А вообще в жизни бывает обман. Но это никого не оправдывает. В конце концов, каждый отвечает за себя сам.

— А вы никогда не делали ничего такого?

— Вот это могу сказать тебе точно. Я живу с чистой совестью.

— Так я и поверю. Да если и так — все равно. Мой отец на поле с вилами в дождь, в мороз. А вы в классе, в тепле… А денег больше получаете.

— Э-э, дружок, я пять лет учился. Я сижу, готовлюсь к каждому уроку, я оставляю в каждом классе частицу своих нервов, частицу своего здоровья — и растрачиваю его не меньше, чем твой отец.

— Тратите. А кому нужно, что вы тратите? У нас в классе ваша биология никому не нужна.

— Ну, это ты еще молод судить, что вам нужно.

— Нет. Я уже знаю, что мне нужно для жизни, а что просто так, потому что заставляют. И закончу и устроюсь. Просто бумажка нужна. Да и вы знаете не хуже нас, а делаете вид, что не знаете. И деньги еще за это получаете. И чистая совесть…

— Ты философ, как я посмотрю. Есть, конечно, доля истины в твоих рассуждениях…

— А вы не узнали меня?

— Нет.

— Помните летом, на пароме? Когда сено косили?

— А-а! Ты упал с мопедом…

— Да. Как вы бросились на меня с Иваном, что очередь вашу пересек!

— Да ты что! Я бросился, думал, ты утонешь. А вообще не зря тогда Иван поучил тебя по-простому, а?

— Ладно, обойдемся.

— Ладно. Перекопаешь участок как нужно, лопату на место занести не забудь. Остальные могут идти по домам.

Осень! Все вокруг осень! Не было в мире ничего, кроме осени. Золотое солнце. Столетняя липовая аллея, засыпанная листьями. Кленочек на пригорке, золотой, тянущийся к небу, звенящий золотом листьев. И леса осени: краснота осин, багровые, рыжие краски, кисти рябин. Сергей Андреевич шел по аллее. Ах, что за чувство, что за ясность, глубина: звучали стихи, всюду стихи — и Пушкин, один только Пушкин. Осень, осень. А навстречу шел сын, три с половиной года. Совсем взрослый, в осеннем коротком пальто, в осенней шапочке. Вот она — осень! Все вокруг — осень! Собирали листья: букет кленовых, красных, горсть золота лип. Плыли паутинки — догоняли, ловили их и отпускали. На одной паутинке сидели сразу три паучка! Осень, все осень.

Потом вошли в дом, развернули сверток и повесили на свободный от книг простенок картину в рамке.

— Папа, что это?

— Это золотая осень. Видишь, как все хорошо, тихо, красиво. Это осень.

Вошла Ольга Ивановна.

— Что это у вас?

— Это, мама, осень.

— Да, осень.

— Потому что все красиво.

— Красиво. Молодцы. Ну идемте есть.

Картина на стене. Книги на полках. И на столике в глиняном горшочке — букет осенних листьев.

Сели за стол. Ели драники с мясом. Компот из яблок разливали по чашкам. Все было красиво, празднично.

— Хорошо, когда ты дома. Еда готова, настроение хорошее.

— Что там в школе?

— А ничего. В восьмом не знали, что сегодня биология. Я хотел объяснять, да и так уже три урока подряд объясняю. Ни то ни се. Спросить некого. Даже не знаю, что делать.

— И у меня совсем плохо. Никто не учит. Просто удивляюсь: пятый класс, и такое безразличие, нежелание.

— Теперь сразу видно отличие от Черногорской школы. Там все же учеба была учебой. В каждом классе отличники были, было на кого опереться. И трое-четверо всегда поступали в институты. А здесь, мне говорили, за последние пять лет никто не поступил.

— Глухой район. И вот что я подумала. Помнишь, на распределении, никто его сам не брал. Черский, Тонский, Глуский. И вот так из года в год здесь и складывается. Как были недовольны все, когда ты начал говорить про успеваемость.

— Конечно, это ведь их дело. Они работали с этими учениками несколько лет, и никаких знаний, никакого интереса. И все словно скрывают. Не знаю, как будем дальше работать. Разговор с тем учеником из головы не выходит.

Они оба помолчали.

— А может, не стоит спорить? Директор уже говорил: мы им квартиру отстояли, а они начинают.

— Это он отстоял?

— Все равно. Да и ученик твой этот правду говорит. Поедет в город, устроится на завод, будет получать рублей двести, что ему твоя биология.

— Перестань, ты же знаешь, что не права. Просто не хочется ругаться — да?

— А что — и да. Почему не жить спокойно?

— Потому что чуть-чуть уступишь, и затянет, как в Лесковке. Зачем тогда переезжали? Сидеть и терпеть можно было и там.