Игорь Муратов - Окна, открытые настежь

«Дорогая сестренка! — прочитала Женя с трудом: буквы прыгали перед глазами. — Мне еще трудно не только писать, но и диктовать. А поэтому сразу о главном. Я виноват перед тобой, перед всеми. Надо было после ссоры с отцом сразу же все рассказать. Но я был сбит с толку той яростью, с которой отец обрушился на меня. А за что? За то, что я просил его не потакать проходимцам, не жертвовать совестью. Из-за чего? Из-за какого-то обещанного ему в управлении места.

И еще я думал, что он сделает так, как должен был сделать на его месте каждый честный человек: не допустит до аварии, будет стучать во все двери, пока не докажет, что ему подсунули негодный цемент.

Но он так не сделал. Уже когда я оправился после болезни, Ирма сказала, что случилась авария, что была человеческая жертва. А сколько жертв могло быть, если бы отец строил не элеватор, а так, как в прошлом году, школу-интернат? Ты ведь помнишь, тогда вселили детей в еще не достроенный дом.

Признаюсь, я был груб, он ответил мне тем же, он сказал, что не считает меня сыном. Тысячу раз я спрашивал себя после этого: «Может быть, из благодарности за то, что отец меня кормил и поил, я должен был смотреть на все его поступки сквозь пальцы?»

И тут же отвечал себе: «Нет. Отцов хлеб не защитная оболочка от правды. Благодарность нельзя прививать человеку, как слепое религиозное чувство или в директивном порядке. Никакие заслуги не могут закрыть нам глаза, заслонить фальшь и подлость».

А ведь вся моя вина заключалась в том, что я не закрывал на них глаза и сказал ему правду. Потому что любил его и желал ему только добра.

Женя, милая, разве любовь не дает нам права на искренность? Разве тот, кто замечает пятна на солнце, покушается на само солнце? А тот, кто по-ханжески врет, что не видит этих пятен, вправе считать себя ортодоксальным защитником солнца?

Чепуха! Теория безгрешности тех, кому мы обязаны чем-то, — это подлая теория. Наш отец по существу совершил преступление. Пусть не юридическое — моральное. Он формально кого-то предупреждал, но продолжал делать то, что приказало начальство. Он совершил одно из тягчайших преступлений — преступление р а в н о д у ш и я. А может быть, и еще хуже: преступление к о р ы с т о л ю б и я.

Теперь я вижу, что не имел права рассчитывать на то, что совесть отца окажется сильнее его тщеславия. Я должен был сразу куда-то бежать, кому-то сказать, кого-то предупредить… Но я не сделал этого. И не только потому, что поверил отцу. На какое-то время, захваченный работой, я усыпил себя оправданием: «Делая большие дела, человек не имеет права терять время на борьбу с малым злом».

Какая же это роковая ошибка! Разве можно обходить стороной всех этих богданчиков, которых испугался отец? Разве можно ненавидеть зло большое и обходить малое, мотивируя это тем, что его можно без труда обойти! Нет, степень зла измеряется не тем, угрожает оно нескольким людям или миллионам людей, а его п р и р о д о й. Ведь отрава всегда остается отравой и не становится нектаром оттого, что вмещается в ампулу, а не заполняет огромный баллон.

Сколько на свете добрых, честных людей, а до сих пор живет кое-где сплетня о человечестве как о сборище извечных мерзавцев. И кто же ее нам подсовывает? Мелкие людишки… Завистливые, ничтожные карлики.

Они пользуются тем, что сильные люди добры, что, свершая бессмертные подвиги и выигрывая великие битвы, они не находят достаточно времени, чтобы раз навсегда расправиться с кучкой пигмеев.

Но так продолжаться не может. Глядя вдаль, ми должны смотреть и под ноги. Отряхнуть нечисть. Растоптать ее. Без всякой жалости. В этом тоже величайшая гуманность нашего века…»

«Борис очень устал и разнервничался, — это уже Ирма писала, — он всех целует, особенно маму и Женю, и хочет своей рукой приписать несколько слов».

Дальше неровным почерком дрожащей руки было выведено:

«Дорогие мои, ждите великих событий. Ваш Барбарис».

— Ему и вправду лучше? — спросила Женя сквозь слезы.

— Врачи считают, — как-то неуверенно ответил гость, — что опасность для жизни миновала. Он все время под надзором профессуры. Будем надеяться.

— Будем надеяться, — повторила Женя. — Передайте, что мы любим его… Непременно напишем…

— Борис просил, чтобы мама сама написала ему.

— Да, да… Конечно… Мама напишет. А как же?!

— Тогда вот вам мой адрес. Пошлите письмо на мое имя, а я передам. Может получиться так, что Борису Омеляновичу придется вернуться в клинику. Эта болезнь иногда преподносит сюрпризы.