Игорь Муратов - Окна, открытые настежь

«Язык у него неплохо подвешен, — недоброжелательно подумал Виталий. — «Вот поженимся…» — повторил он про себя. Виталию вдруг стало досадно и скучно.

— Значит, вы законный жених? — спросил Виталий с неуместной иронией.

— Выходит, что так, — не обращая внимания на тон, серьезно ответил Дима. — Если, конечно, не считать слово «жених» анахронизмом… В переводе на современный язык это означает, что мы поженимся, как только появятся подходящие условия.

— Квартира? — попробовал догадаться Виталий.

— Нет, — вмешалась Женя. — Совсем другое… Придется подождать.

Ее глаза погасли и стали такими же, как тогда в библиотеке, когда Виталию хотелось спросить: «Что с вами?» Только сейчас он заметил, что Женя без очков. И вдруг что-то произошло такое, от чего Виталию стало радостно и легко. Пусть себе около нее этот Дима, за которого она собирается замуж! Пусть Виталий только сегодня узнал ее имя! Все это больше не имеет значения. Он, он один, Виталий Письменный, призван сделать счастливой эту тонкую, эту необыкновенно тоненькую девушку с глазами, полными скорби, с нервными, горько вздрагивающими губами и детскими ямочками на смуглых щеках. Это просто дико, что он не знал ее до вчерашнего дня.

И хоть это внезапное чувство могло показаться странным, для него оно было, наоборот, вполне естественным. Оно давало неписаное право на заботу о ней, на радость от встречи с нею, на ревность.

«Придется подождать», — повторил он про себя. И вспомнил: в Женином тоне не было ни капельки сожаления, только сухая констатация факта: «Придется подождать…» И тут словно кто-то дернул его за язык. Мысль, которая лишь шевельнулась несмело, вдруг сама слетела с языка:

— На его месте я не ждал бы и минуты!

Дима удивленно посмотрел на Виталия. Женя тоже бросила на него быстрый взгляд. Виталий прочитал этот взгляд: она поняла. Все поняла. Радость и испуг отразились в ее посветлевших глазах. «Вот оно!» — засмеялись эти глаза. И тут же попросили Виталия: «Не смей. Больше ничего не смей». Он уловил оба оттенка и подчинился второму.

Все было как было. И все было уже иным. Дима (он теперь казался Виталию даже симпатичным) аккуратно свертывал недоеденные припасы. Женя молча помогала ему. Виталий з н а л, почему она молчит. Он положил сонеты в полевую сумку, поблагодарил за чай и ушел, насвистывая свадебный марш из «Лоэнгрина». Надоедливые «Ландыши» больше не дразнили его.

Взглянув на перекидной календарь, Микола Саввич заметил на свежей странице какой-то значок: что-то вроде прописной буквы «T» . Он сморщил лоб, стараясь припомнить, когда и в связи с чем поставил этот знак, но отправился на лекции, так и не разгадав тайну «иероглифа».

«Может, снова Витаська влез со своими спортивными делами в мой календарь?» — думал он. Ведь было что-то подобное в прошлом году: Микола Саввич позвонил по записанному в календаре телефону и только лишь назвал свою фамилию, как чье-то капризное сопрано приказало ему немедленно идти на каток.

Но Микола Саввич отбросил это предположение. После того случая сын завел свой отдельный блок-календарь. Да и написана эта штука рукой Миколы Саввича, с характерным каллиграфическим нажимом, которого школьные учителя так и не добились от Виталия.

Будучи человеком скрупулезно исполнительным, Микола Саввич беспокоился не на шутку, не пропустит ли он из-за этой нерасшифрованной загадки какое-нибудь совещание, партбюро или заседание кафедры. Но сколько он ни расспрашивал, в институте как на диво в этот день не было никаких заседаний.

Во время лекции Микола Саввич вспомнил, как это было. Он разбранил сына за то, что тот у чужих людей выпросил сонеты, а свои потерял. Виталий же возразил, что не потерял, а, кажется, дал почитать своей знакомой, которая, наверно, увезла их с собой в другой город. Вот здесь и было впервые упомянуто имя женщины, с которой у Виталия с прошлого лета тянулся роман. Микола Саввич знал об этом романе ровно столько, сколько следует знать отцу о любовных историях взрослого сына. То есть не знал почти ничего. «Кстати, — сказал тогда Виталий (хоть, по мнению Миколы Саввича, это было не очень-то кстати), — прочитай письмо. И посоветуй — что делать. Это от Тони. (Ее, оказывается, звали Тоней!) И учти: после понедельника самые лучшие советы потеряют всякий смысл — так или иначе в понедельник я все должен решить».

Микола Саввич положил письмо в ящичек под зеркалом, он решил в тот же вечер прочитать… И забыл. Да, да! Забыл, как безнадежный склеротик. Забыл, несмотря на то что на всякий случай поставил на субботнем листе календаря каракулю, памятное «T» (Тоня), но почему-то латинской буквой. И вот вспомнил только сейчас, взяв в руки сонеты, чтобы процитировать студентам какую-то строфу…