Иван Данилов - Зимний дождь

Федя лег, и на его круглое, твердое, как гиря, плечо опустилось мокрое от слез лицо Поли.

— Прости, Феденька, если я обидела тебя, — сквозь всхлипы зашептала она.

— Спи, — отозвался он нехотя.

Отчего прожитые годы чаще всего тревожат человека по ночам, почему так громок тогда торопливый, захлебывающийся стук часов?

Феде не давали заснуть ходики. Он лежал с открытыми глазами, и давние дни непрошено всплывали в памяти. Вспомнилось воскресенье, когда они с Клавой ходили в степь и там над оврагом рвали лазоревые цветы. Федя фотографировал ее, а она смеялась и прятала лицо в охапку красных тюльпанов. Федя тогда подосадовал на себя, что забыл светофильтр, — было ярко, солнечно, и от молодых зеленых трав, от лица Клавы, ото всей земли текло ливневое сияние. И теперь в какое-то мгновение ему показалось, что тот свет пробился сюда, в комнату. Федя вздрогнул и тут же услышал на улице гул машины. Свет ее фар плыл по стене, как на экране, мелькали четкие тени: чьи-то плетни, скворечник соседа, чужое ветвистое дерево.

Поля, потревоженная блуждающим светом, сонно забормотала, и, придвинувшись к Феде, уперлась ему в локоть вялой, как приспущенные воздушные шарики, грудью. И опять подумалось о тополе, о том, что некому на него будет лазить. И, значит, не нужен он. Не будет во дворе тополя. И ничего не будет! Федю даже в жар бросило от мысли, которую от так долго не допускал к себе. Конечно, он давно все понял, но не хотел поверить в это, как не может человек согласиться с неизбежностью собственной смерти. Но тайная мечта о сыне сталкивалась с той давней мечтой о выставке.

Тут, рядом с Полей, она казалась ему более доступной. Стоило лишь немного освободиться от дел. И он ждал, когда отступят эти мелкие необязательные дела, когда он придет в день, с которого и начнется жизнь для главного.

— Пейзаж должен быть современным! — учила Поля и заставляла Федю снимать здания типовых коровников, а затем лепила эти фотографии на стенды. — Нет ничего прекраснее человеческих лиц! — утверждала она, когда было нужно обновить в клубе доску передовиков.

Так и шли годы. В последнее время думалось: вот уж построю дом, тогда… Построил. Теперь Поля говорит — надо копить деньги на машину.

«Конца этому не будет, — понял Федя. — Один выход — все бросить. — И сам испугался этой мысли. — А как же дом?»

Шесть лет любовался он им на рисунке, шесть лет мечтал о нем. В эти годы он снимал только то, что давало деньги. Не великие, конечно, капиталы зарабатывал он, но рубль шел к рублю. В районную газету Федя посылал снимки, на которых свинарки пестовали поросят, доярки обнимали за шеи коров, птичницы прижимали к груди кур. Потом в хуторе появилась мода на цветные портреты, за них Федя, как и городские фотографы, брал по пятерке. Правда, возни с ними было немало — пока один портрет размалюешь анилиновыми красками, пальцы онемеют. Да и не всегда красители продавались в райцентре, сколько раз приходилось ездить за ними в областной город. И все ради дома. А теперь бросить его?

— Да гори он синим пламенем! — вырвалось вслух у Феди. И радостно подумалось: «А если и вправду?»

Но тут же отогнал от себя этот страшный замысел.

…Не закрытое ставней окно посерело, начинался рассвет, Федя покосился на жену, прикрыл ее одеялом с головой и осторожно опустил ноги на пол. Выскользнув в прихожую, стал торопливо одеваться, прислушиваясь к тишине в спальне. Носки Поля куда-то задевала, — наверно, положила сушить, — и он обул сапоги на босу ногу. Постояв с минуту в раздумье, Федя на цыпочках прокрался в зал, к угольнику, осторожно сдавил мехи гармони, чтобы не вырвался звук, и, прижимая ее к груди, так же воровски двинулся к двери.

Хутор еще спал. Заря жиденько зеленила край неба. Морозило. Вглядываясь под ноги, обходя хрусткий ледок, Федя спешно уходил в сумерки. За хутором у большой дороги он почувствовал, как ему стало жарко. Федя остановился, расстегнул на фуфайке пуговицы: сухой морозный воздух окатил тело, прогнал сонливость. Он снял с плеча гармонь и, оглянувшись на хутор, широко развел малиновые мехи.

1973

К середине апреля снега сошли, но тепла все не было, дули мокрые, холодные ветры, а ночами земля гулко бунела под ногами. Уже целую неделю этот гул не давал покоя деду Мирону. Вот опять, едва забылся он, как под окнами загомонила молодежь, послышался смех, и Мирон проснулся.

— Орут, гать их так! — шепотом ругнулся дед. — Чисто коты мартовские…