Иван Данилов - Зимний дождь

Мужичишка больше не стал приставать к Марте и, взяв гнутый подойник, ушел, хрястнув старыми дощатыми воротцами. Но на другой день он опять появился, только не с подойником. Он въехал во двор на туполобом тракторе, к которому были прицеплены сани, высоко нагруженные тюками сена. Вместе с ее новой хозяйкой они долго складывали эти тюки чуть в стороне от база, подле плетня. Новая хозяйка чему-то радовалась, ласково улыбалась мужичишке, а Марта то и дело вскидывала голову и недовольно посапывала. Марте был неприятен запах, исходивший от трактора и мужичишки, избившего ее вчера, и она, пыхнув, качнула рогами. Мужичишка заметил это и погрозил корове держаком вил…

Все это было позапрошлой зимой, а теперь многое уже забылось. Марта ко многому привыкла, чему поначалу так противилась: смирилась с тем, что доят ее поочередно три человека, и кто из них настоящий ее хозяин — не знала. Живя в своем старом дворе, она все-таки считала себя ничейной, беспризорной. И потому с одинаковым спокойствием теперь отдавала молоко и молодой женщине, похожей на ее хозяйку, и вонючему мужичишке, привозящему для нее корм, и толстой, как бы вечно спящей бабе, которая вместе со своим злым парнишкой пасет ее в стаде. Этот парнишка засовывал в ноздри Марты острые, как лещуг, пальца и давил, когда мать его начинала дойку. От боли у коровы перехватывало дыхание, и она не могла удержать молоко.

Тогда Марта все еще ждала свою старую хозяйку. Со временем облик хозяйки стал меркнуть в коровьей памяти, позабылись запахи, голос, лицо. И только руки не могла забыть. То были особенные, умные руки. Они знали все: как нестерпимо зудит перед отелом вымя, когда хочется соли-лизунца, в какую зимнюю ночь нужно напоить теплой водой. Разве можно спутать руки ее хозяйки с теми, что доят ее теперь? Мужичишка забирает молоко нервно, торопливо, словно не сосцы берет пальцами-удавками, а дергает из еще не оттаявшей земли старник. Сонная, ленивая баба, жалея свои пальцы, давит на вымя кулаками. И та, что похожа лицом на старую хозяйку, тоже не умеет доить: пальцы ее вялы и неласковы. Да и приходит она с подойником реже других: все больше разъезжает на зеленой машине.

И сегодня обеспокоило Марту не ее отсутствие. Что-то творилось в ее крови, пробуждало забытое, заставляло кого-то или чего-то ждать. Скорее всего, это говорило в ней приближающееся материнство, которое как бы смягчило ее, затмило все худое, что выпало ей за время, прожитое у новых хозяев. И теперь туманным апрельским днем она опять поверила в скорую встречу со своей настоящей хозяйкой, она верила в это так же, как в близость зеленой травы, запах которой улавливала из-под отогревающейся земли…

Ах, как сладки, как притягательны несбывшиеся надежды! Ведь все это уже было у Марты, было. Всего лишь год назад. С первых дней выпаса тревожило ее то же ожидание встречи со старой хозяйкой. Каждый вечер, возвращаясь с пастбища, она спешила домой, чуть ли не бежала впереди всего стада, надеясь, что у ворот встретит ту, что когда-то давным-давно мартовской ночью перенесла ее мокрую с холодной соломы на теплый пол хаты, а к утру помогла встать на расползающиеся, скользкие копытца, ту, что поила ее из бутылки с соской, с кем они потом жили, любя и понимая друг дружку.

Но всякий раз у ворот никого не было. И Марта утешалась запахами родного закута, старых, порушенных плетней, нагретых за день солнцем и как бы источающих запах рук старой хозяйки.

Потом и запахи выветрились. Мужичишка поставил новые красноталовые плетни, выбросил ветхие ясли, заменив их каким-то громадным ящиком, тоже воняющим машиной. И с тех пор родной двор стал для Марты чужим. И она перестала спешить с выпаса домой, на незнакомый ей баз, отбившись от стада, уходила куда-нибудь в бросовые, разгороженные сады и там, оставшись в одиночестве, часто даже не хотела ущипнуть ни одной травинки, а просто стояла, понуря голову, будто обдумывала свое теперешнее житье. Нередко, уже при луне, ее находил тут сын сонной бабы и гнал на баз, ударяя по крестцам и ребрам суковатым дрючком.

Приходил кто-нибудь из трех хозяев, совал под нос Марты зачерствевшие кусмяги хлеба, но корову они не радовали. Ее давно уже обкормили этими черствыми или заплесневевшими, а то и совсем свежими кусками. Хлеб новых хозяев казался Марте пресной, перезимовавшей в степи ячменной соломой.

Руки их не любили ее, и она чувствовала это, и сама тоже никого теперь не любила. И, может, потому у нее стал портиться характер. Марта делалась вздорной, задиристой: прошлым летом пропорола крестец перепелесой [2] белесой (местн.) . корове, почему-то привязавшейся к ней, неотступно ходившей с ней рядом. После этого случая вонючий мужичишка спилил ей рога, оставив от двух размашистых полумесяцев постыдные окомелки, какие топорщатся на головах полугодовалых бычат…