Майя Фролова - Современная девочка

Только вчера они заклеили с мамой окно газетными полосками, но Сима с силой толкнула раму, защелкала, отрываясь, бумага. Сима даже не ощутила, сказала она или подумала:

— Что случилось?

Володе неудобно смотреть вверх и говорить, губы его будто склеились от холода, он разжал их с таким же трудом, как Сима — рамы окна.

— Я был у Рябова…

Сима опустилась на колени, положила голову на подоконник и крепко зажмурила глаза — ничего не видеть, не слышать.

— Это правда? — донеслось до нее. — Сима, да говори же!

Сима поднялась. Посыпались шпильки, завиток соскользнул на нос, она отвела волосы рукой.

— Наверное, — сказала устало.

— Эх, ты! — Володя отвернулся, сунул руки под мышки, зашагал к калитке, подняв презрительные плечи.

— Подожди! Володя, подожди! — Сима заметалась по комнате, сунула босые ноги в тапочки, сдернула с дивана плед, набросила на плечи…

Она молча стояла перед Володей, дрожа то ли от холода, то ли от тех самых мурашек, которые обволокли сердце. Не было ни слов, ни мыслей, и она сама не знала, зачем остановила его. Просто страшно сейчас остаться одной.

— Не могу понять, — первым начал Володя, — как ты могла. Твоя музыка — и то, что сказал Рябов…

— Понимаешь, ведь это была не я… то есть я, конечно, но совсем другая, не та, что сейчас… Володя, мне стыдно, мне очень стыдно, но ведь это уже прошло. Было — и нет. Навсегда нет. Понимаешь?

— В общем-то понимаю, но… Лучше я уйду, Сима…

— Нет, как же ты уйдешь? Ведь я тебе потом сама бы все рассказала. Я думала…

— Я тоже думал… Но мое представление о женском идеале прежде всего связано с чистотой…

— С чем? — переспросила Сима. Она будто оглохла от его холодности, рассудочности. Лучше бы он кричал и обзывал ее, тогда бы она видела, что ему не все равно, что ему больно.

— С чис-то-той! — почти проскандировал он.

— Как жаль, что не с добротой… — прошептала Сима и беспомощно, с мольбой добавила: — Прости, если можешь, ведь я люблю тебя!

— А Рябова? Его ты тоже любила?

— Нет, нет! Разве его можно любить?

— Тем хуже для тебя. Прощай, Сима!

— Прощай, Володя, — ответила она машинально, проводила его взглядом до калитки и села тут же, на скамейке, подобрав босые ноги и закутавшись в плед. Почему она решила, что только Лене приходится расплачиваться за их легкомыслие? Вот и ее черед, и ни от чего нельзя отмахнуться и просто забыть. Каждый за свое расплачивается сам.

Холод сковал Симу, а она не могла подняться, не могла стряхнуть с себя бесконечно тяжелую пустоту.

— Сима! Ты почему раздетая? Зимно! — в калитку стремительно вошла Регина Чеславовна, едва волоча тяжеленную авоську с тетрадями.

Регина Чеславовна проведывала захворавшего пятиклассника, жившего в самом конце улицы. Таких послевоенных семей — мама и ребенок: отец погиб на фронте — было много. Вот и тут мальчик дома один, мама на работе. Подтопила печку, разогрела суп, заставила его поесть, почитали вместе немецкий текст, подбодрила, как могла. Все дети — это ее дети, ее жизнь… Шла домой обессиленная, ведь помчалась к мальчику после уроков, даже не пообедала.

Проходя мимо Симиного дома, увидела распахнутое окно. Заглянула во двор — Сима приткнулась на скамейке, синие, застывшие ноги из-под пледа, трагическая обреченность в поникшей фигуре. Откуда только энергия взялась: влетела во двор, повесила авоську на забор, схватила Симу за руку, втащила в дом.

Регина Чеславовна закрыла окно, включила на кухне газ, поставила чайник, подобрала разлетевшиеся с рояля по всей комнате ноты. Сима сидела на диване, даже не пытаясь пошевелиться, согреться.

— Сима, что случилось? Где твои родители?

Но Сима молчала. У нее было такое состояние, будто она и не умела никогда говорить, и даже удивлялась, что на свете существует так много слов, вот Регина Чеславовна сыплет их без меры и некому ее остановить, объяснить, что и слушать Симе сейчас больно.

Но Регина Чеславовна остановилась сама, помчалась на кухню, притащила таз с горячей водой, опустилась перед Симой на колени, стала по очереди окунать ее ноги в горячую воду. От ног холод хлынул вверх, Сима задрожала так, что зацокали зубы, она невольно схватила плед, закуталась, а ногам уже было нестерпимо горячо, и все тело стало обволакиваться теплотой, размякли холодные мурашки у сердца, заныли в носу, в глазах горячими слезами.

Регина Чеславовна растерла ее ноги полотенцем, обмотала газетой, напялила толстые папины носки — как она проворно все отыскала! — и в изнеможении опустилась на пол.