Евгений Гущин - Дом под черемухой

Иван оцепенело слушал, не в силах ни сдвинуться с места, ни раскрыть рта; его заворожил страшный в своей безысходности, неслыханный от Тайгуна прежде вой, сковал непонятной обволакивающей силой его мышцы, стянул горло. И, видя четко очерченный серебристым нездешним светом силуэт собаки, подсвеченный синеватым лунным ореолом, он растерялся. Липкий неосознанный страх зашевелился в нем. Таким Тайгуна Иван еще не видел, непонятное, новое открывалось Ивану сейчас, неведомое раньше, непосильное его разуму. Вспомнилось, как убеждал он Николая Овсянникова собрать мужиков. Каждый, мол, знает свою собаку. А так ли это? Может, при хозяине она одна, а без него — совершенно другая? Лишь теперь Иван вдумался в глубинный смысл своих слов, которые он произносил, да не совсем понимал. Конечно, собака почти все время при хозяине, верно служит ему, покорна, послушлива, но, видно, и у нее тоже есть своя особенная жизнь, скрытая от хозяина и обнажающаяся редко. Ведь у собаки — живая душа, собака — умная, понятливая, на добро и ласку отзывчивая, как не быть в ее душе своих тайн, которые человеку не дано постичь? Умеют же собаки предчувствовать, ведь как-то видят они подбирающуюся беду! Они ближе к лесу, чем человек, и природа сохранила им то, чего человека давно и почти начисто лишила за его измену.

— Ну чего стоишь как истукан! — сердито зашептала Антонина. — Очень нравится? Наслушаться не можешь? Турни его!

Иван с трудом пришел в себя.

— Пошел, Тайгун! Пшел! — крикнул он, выплескивая с криком необузданный, неизвестно откуда взявшийся в нем страх.

Громкий, сдавленный голос обрезал вой на самой середине, на пронзительном взлете. Синеватое свечение, исходившее от живой тени собаки, померкло. Кобель вздрогнул, метнулся к пролому и слился с тьмой. Тишина, наступившая сразу же, показалась Ивану громкой, гулкой, от нее зазвенело в ушах. Но тут же, сквозь ошалелый стук сердца, сквозь тупые удары крови в висках, он услышал, как издали, словно тени оборвавшегося воя, долетали слабые отголоски, и число голосов в полуночном хоре увеличивалось, да и сами голоса набирали силу, свиваясь в протяжный, надрывающий душу плач, от которого все живое замерло, прислушиваясь и содрогаясь.

— Они что, с ума сегодня посходили? — раздраженно проговорила Антонина. — Прикрой окошко.

Иван затворил окно, задвинул занавеску и лег, ощущая в себе сосущую тревогу.

— Что ты молчишь? — жалобно позвала жена, прижимаясь к Ивану теплым плечом. — Мне страшно. Скажи что-нибудь.

— Спи, Тоня. Ничего особенного, — успокаивал жену, а его самого некому было успокоить. Лежал с открытыми глазами, чутко внимая заунывным голосам, и сердце вздрагивало от дальних нехороших предчувствий.

В пятницу под вечер приехал Алексей, брат Тони, и увез Тайгуна. Жалко было его отдавать в чужие руки, но когда машина скрылась из глаз, почувствовал облегчение. Будто камень с плеч упал, томивший его все это время. Теперь-то Тайгун ничего больше не натворит в Счастливихе. За старое бы расхлебаться. И вовремя сплавил он кобеля, потому что на дверях магазина и других строений, рядом с двумя бумагами, вывешенными поссоветом, появилась третья бумажка — объявление о собрании всех тех, кто держит собак.

И на следующей неделе собрались бывшие промысловики в поселковом Совете.

— Значит, так, — сказал Андреич, — с положением о содержании собак вы знакомы. Кто не успел прочитать — прочитайте. Сегодня я еще видел: бродили по улицам чьи-то собачонки. А с завтрашнего дня будем штрафовать хозяев. Предупреждаю, — поднял вверх палец, — никому никакой снисходительности не будет. Хоть ты кем будь, а плати без разговоров. Это всем понятно?

— Ясно, — вяло бубнили мужики, — куда денешься…

— Ну раз это вам ясно, то перейдем к главному, ради чего мы и собрались. А дело такое: раз собаками некоторым жителям поселка нанесен материальный ущерб, его надо возместить. Мы тут подсчитали: общая стоимость ущерба составляет триста пятьдесят рублей. Вот это нам и надо обговорить.

Мужики напряглись, опустили головы.

Андреич оглядел всех, спросил:

— Есть желающие высказаться? — И, видя, как люди прячут глаза, продолжил: — Значит, желающих нету. Выходит, раз Машатин признался, что его собака участвовала в потраве скота, то ему и платить одному? Значит, всего одна собака рвала бычка? А другие сидели смотрели? Так я понимаю? — Укоризненно покачал головой. — Нехорошо, товарищи, нехорошо… Мне трудно судить, сколько там было собак, может, и не все рвали бычка, но я бы на вашем месте разделил эту сумму поровну на всех. Чтобы никому обидно не было. Вас много, по трешке на каждого придется, не больше. Сами понимаете, одному Машатину платить и накладно, и несправедливо.