Пауль Куусберг - Кто он был?

— Кто тебя ударил? — спросил он Сасся.

Сассь ни слова не сказал, сам подступил к тому, кто его стукнул, и получил новый удар, на этот раз в ухо. Нападавший вознамерился ударить еще раз, но не успел, кулак Юсся скосил его с ног.

До большой драки все же не дошло. То ли внушительная фигура Юсся и его тяжелый боксерский удар отрезвили забияк, то ли их заставило задуматься то, что силы были более-менее равными. Стоило огромного труда унять разъярившегося вдруг Сасся. Обозленному Сассю все было нипочем, Михкелю и еще двум его товарищам пришлось-таки повозиться, прежде чем они успокоили Сасся. Не удержи они его, он бы пришиб своего противника, сила у него была медвежья, при этом и злость дикая. Легко не заводился, но уж если приходил в ярость, то собой уже не владел.

Игра расстроилась. Задиры были из одной компании с игроками противоположной команды.

— Прожженные вапсы, — сказал потом Сассь.

И наверное, он был прав. Видимо, так. Вапсы тогда, летом тридцать третьего года, вели себя уже как победители. Они были уверены, что их проект конституции пройдет на народном голосовании. И прошел. Раавитс, Тарвас и он, Михкель, сожалели о том, что часть рабочих голосовала за вапсовскую конституцию. Однако из-за этого они еще не опустили головы. Были убеждены в своей правоте и посвятили себя ее утверждению.

— Что вы сами думали об аресте Александра Раавитса? Тогда, сорок лет тому назад, — спросил молодой человек.

— Я был огорошен, — честно признался Михкель.

Он действительно был ошарашен, когда узнал о том, что случилось с Раавитсом. Ошеломлены были и другие, кто знал Раавитса ближе. Однако Михкель помнил и тех, кто ничего удивительного в аресте Раавитса не увидел, кто глубокомысленно кивал и говорил, что от старых деятелей можно всего ожидать. В основном это были выдвинувшиеся в сороковом году, те, кто старался изо всех сил друг перед другом сделать карьеру. Или же сектанты, которые косо поглядывали на Тынисмяэ и тогда, когда профсоюзы там уже находились под влиянием коммунистов. Но Михкель убеждал себя и других, что произошла ошибка. Визит к председателю не помог ему лучше понять, в чем дело. В одном он убедился. А именно в том, что председатель не собирается постоять за Раавитса. Почему? Возможно, потому, что не сомневался в виновности Раавитса. Но в чем состояла вина Раавитса, этого председатель ему не объяснил, хотя сколько-то он должен был знать его. Михкеля, чтобы не таиться перед ним. Или председатель считал его все же посторонней личностью? Или даже сомневался в нем? Умнее он от визита к председателю не стал, но след этот визит оставил. И в его душе теперь поселились сомнения относительно Раавитса.

— Огорошен? А только что утверждали, что он… что Раавитс… что мой дедушка был честный человек.

Сассевская последовательность, отметил про себя Михкель уже в который раз. Молодой человек все больше нравился ему, хотя на его вопросы становилось все труднее отвечать. Михкель чувствовал, что ему нелегко что-то объяснить гостю. Да и что он мог объяснить…

— Да. Теперь я не сомневаюсь в этом. Тогда…

Энн Вээрпалу снова прервал его:

— Значит, вы все же сомневались?

— Сомневался. Начал сомневаться. Полностью убежденным в виновности вашего дедушки я никогда не был. Но сомнения были.

— Почему? — подобно безжалостному прокурору спросил молодой человек.

— Мне было трудно поверить, что могут беспричинно арестовать известного в рабочем движении человека. Этим я не хочу себя извинять, еще меньше оправдывать, хочу лишь объяснить тебе положение. Все мы, кто участвовал в свержении буржуазной власти, помогали душой и телом, в меру своих знаний и сил, рождению нового советского строя, его укреплению, все мы верили своей власти, власти трудового народа, о которой мы мечтали. В нашем сознании просто не укладывалось, что эта власть, наша собственная власть, может без основания арестовывать людей, которые встали на ее сторону и боролись за нее. Влюбленный зачастую бывает слеп, а мы были пристрастны к своей власти. Те, кто стоял в стороне, особенно те, кому установившийся в сороковом году порядок был против шерсти, кто относился к нему враждебно, те, возможно, яснее видели наши ошибки и потирали руки, когда мы действовали необдуманно. Конечно, опыта государственного управления у нас не было. Время оказалось куда сложнее, чем мы тогда, к сожалению, думали, и было оно намного противоречивее, чем мы могли себе представить.