Николай Ушаков - Вдоль горячего асфальта

Он надувал суеверных кладоискателей, подсовывая им вместо кубышки с талерами чугунок со всякой дрянью. Вводя в заблуждение просвещенных гуманистов, он превращался в странное существо, рожденное клопом и мышью, но под микроскопом распадался на клопа и мышь.

Приняв образ лейб-медика, он прописывал вдовствующей герцогине чудовищные порции очистительного и, как последний бурш, облегчал свой пузырь в городской фонтан.

Все это могло быть только в грубом XVIII столетии. В XIX веке Дух остепенился и, заинтересовавшись экономикой внеевропейских рынков, занялся сталелитейным делом.

В молодости он изобретал какую-нибудь лягушку погоды. Налаживал в стеклянной банке лесенку, и лягушка, подымаясь по лесенке или прыгая с нее, предсказывала что полагалось: п е р е м е н н о или в е л и к у ю с у ш ь. Теперь лягушка состояла в дипломатическом корпусе, и Дух совещался с нею о международной ситуации.

Ему не по душе пришелся мост Александра III в Париже, напоминавший о франко-русском согласии, и он стал укреплять свой правый фланг.

Следуя модам, он проповедовал то божественность королевской власти, то исключительность нации.

XIX век звал его сумасшедшим, XX — бесноватым.

Он гнал солдат на убой, но убит не был. Его хотели судить, но пока он судил других.

В разных странах он носил разные имена, за которыми скрывалось основное — Дух войны.

Была у него и такая биография.

Мальчик — он увлекался историей крестовых походов, юноша — составлял лексикон, арабских диалектов, возмужав, — бродил по Сирии, Месопотамии и Малой Азии, запоминая холмы, на которых следует установить орудия.

Он исповедовал священные принципы европейского гуманизма — не продевал цепочек в ноздри военнопленным и не бросал их в подземелье на прокорм государственным червям, но это он бомбардировал китайские порты, разрушал города афганцев и расстреливал индусов, привязав их к жерлам пушек, чтобы разорванные тела и души не могли в последующей жизни соединить свои лоскутья для отпора и восстания.

Он был и коммерсант, разумеется, высшей марки.

Киплинг называл это большой игрой.

И действительно, здесь спекулировали не семенами хлопка и не лошадиными шкурами, здесь, несмотря на дурной климат и дурную воду, разделялись сферы влияния и закреплялись границы.

Крупнейшая сделка была совершена, и вдали от главных контор, среди мрачных горных хребтов, высокие торгующие стороны, оформив сделку, ставили друг другу магарыч.

Одни на верблюдах привезли в эти пустынные горы паюсную икру и страсбургский паштет и поставили стол в убранной восточными тканями и коврами прекрасной киргизской юрте, а вышколенная их кавалерия проносилась, стоя на дрессированных лошадях, и салютовала иностранцам острыми шашками.

Другие — также на верблюдах — доставили в эту безлесную местность поленницы дров и зажгли перед превращенным в офицерское собрание изящным индийским шатром гигантский костер, и подвластное им племя исполняло для чужеземцев танец с острыми саблями, по которым пробегал огонь.

Все говорили по-французски, хотя родные языки их были иные; одни провозглашали тосты, кричали «ура», пели любезные песни о добросовестных парнях-конкурентах, с которыми так весело (кто же это отрицает?), другие потчевали на вечерней линейке кроткой молитвой иррегулярной конницы.

Купцы надели генеральские и полковничьи парадные мундиры, умножив их блеск орденами, и пили за милых дам, но дамы отсутствовали: праздник был все же деловым.

Местные царьки восседали в золоте и побрякушках. Царьки полагали, они купцы, но они были товар.

Случайный, а может, и не случайный гость явился без манжет и воротничка.

Путешественник заблудился в бесконечной пустыне. Караван его рассеялся, и он, обессилев, упал, но, не успев передать душу в руки всевышнего, поднялся, добрел до реки и напился.

Днем он брел по шестам с лошадиными черепами, ночью же прятался от волков и тигров в овечьих загонах, пока караван с коринкой его не подобрал.

Путешественник выжил — такова была его воля к познанию, а у тех, кто его послал, — воля торговать.

Путешественник не был ни царек, ни дипломат. В Кашгаре, где остались его манжеты и воротнички, в Андижане, Герате, Кабуле, Кашмире, Яркенде у финансировавших путешествие был керосиновый интерес, и путешественнику приходилось разрешать вопросы о новых дорогах керосина.

Потеряв фотографический аппарат, путешественник зарисовал кое-каких солдат и записал их количество. Сейчас он отметил, что племя, мужская половина которого носит одну серьгу, перетянуло на канате племя, сохраняющее обычай кровной мести, и что народец в папахах на две минуты обскакал народец в тюрбанах.