Николай Волокитин - Демидов кедр

С этими словами Драч прыгнул в розвальни, хлопнул вожжами по белым, в изморози, бокам лошаденки, и… парни остались одни.

Сегодня утром они приехали в поселок Веселый, на прииск, с надеждой, что наконец-то у цели и всем мытарствам конец. Конец семисуточной тряске в жестком вагоне от Томска до Хабаровска, конец долгому перелету на тихоходном ИЛ-14 через Комсомольск-на-Амуре в Магадан, конец глупой беготне по кабинетам сперва Магаданского треста, потом Северного горнопромышленного управления с одной и той же просьбой — поскорее утрясти дело с работой.

В управлении после двухдневных звонков по приискам, долгих расспросов и выяснений им сказали, что их берет Веселый.

— Повезло вам, мужики, честное слово! — поздравлял инспектор по кадрам, радуясь, что уладил дело и отвязался от надоевших парней. — Прииск молодой, богатый, кроме шахт и промывочных приборов имеет драгу, поселок горняков построен по последнему слову техники. Дома каменные, благоустроенные, общежитие для холостяков с комнатами на двух человек, с ваннами, с прачечной…

Веселый и в самом деле больше походил на городок, чем на рабочий поселок: широкие улицы, многоэтажные здания, дворец культуры, — и друзья возликовали: все получалось — лучше не надо.

Принял их сам директор прииска Евгений Васильевич Озолин, мужчина лет сорока — сорока пяти с остроносым костистым лицом и резкими сухими глазами.

— Так, — сказал он, усадив парней в глубокие кресла напротив своего стола и заглядывая в приказ управления. — Значит, оба окончили Томский индустриальный техникум, отделение разработки рудных и россыпных месторождений? Знаю, знаю ваш техникум. Не воочию, конечно, по выпускникам. Добротных специалистов куют в вашем городе, деловых… Кем бы вы хотели работать? — спросил вдруг.

— Так… Тем, на кого мы учились.

— То есть?

— То есть горными мастерами.

— Возраст?

— Ему девятнадцать, мне двадцать, — прочастил Василий.

— Отличный возраст. Где проходили практику?

— В Казахстане и Красноярском крае. На рудниках.

— На каких должностях? Дублерами мастеров?

— Нет, в бригадах. Рабочими.

— На россыпях бывать не приходилось?

— Не-а.

— Все ясно, — директор встал, одернул пиджак, прошелся по кабинету, мягко ступая унтами по половицам. — Могу написать приказ хоть сейчас. Мастеров у нас не хватает. Но… — Он замер, потер пальцами нос. — Но! Не получится ли так, что через неделю вы прибежите ко мне с признанием, что поспешили? Вы совершенно не знаете местных условий, местных систем разработки, местных людей… Вот вам мое предложение. — Глаза Озолина сделались еще суше, лицо угловатей. — Я оформляю вас на ставки младших мастеров, но поработать вам пока придется на рядовых работах. Присматривайтесь, вникайте, знакомьтесь с людьми. Освоитесь — получите смены. Поняли?

— Чего не понять, — ворохнулся в кресле Василий.

Леонид промолчал. Какое имело значение, с чего начинать. Главное — они были на месте.

Но директор поднял трубку одного из пяти разноцветных телефонов, что стояли на столике сбоку, спросил:

— Маша! Драч с Бокового еще не уехал к себе? Пригласите!

Через минуту в кабинет мячиком вкатился юркий мужичок в ватных штанах.

— Иван Иванович! — бросил директор. — Эти ребята — к тебе. Работа — по твоему усмотрению.

И — все.

Когда друзья вслед за начальником участка выходили из конторы, в коридоре их остановил какой-то помятый, замызганный парень с синим, опухшим лицом не то после драки, не то после пьянки.

— Вербованные, да? — посочувствовал.

— Да, — соврал Леонид.

— К Драчу на Боковой, да?

— Да!

— Р-ребята! — схватил он Леонида за полу пальто. — Р-ребята, канайте! Канайте, покуда не поздно. Это ж помойка, это ж дыра, зачахнете там. Тридцать верст — от божьего мира. Кроме ханыг и бухариков — никого, не говоря уж о бабах.

Леонид молча отстранил прилипшего парня.

Что было делать? Надо было выполнять распоряжение начальства.

Пошли в барак искать завхоза Загайнова.

Шагнули через порог и оказались в большущей, как сарай, избе, вдоль стен которой вытянулись двумя рядами не меньше полусотни кроватей. По углам стояли четыре стола с остатками еды и грязной посудой, а в самом центре на кирпичной кладке гудела пузатая, сваренная из пятисотлитровой бочки железная печь. Над печью растянутые на проволоке сушились портянки, мокрые телогрейки, кальсоны. От одежды густо несло прелью и потом, перехватывающей дыхание кислятиной.