Уткур Хашимов - Дела земные

Как же прав был мой отец, когда, дрожа от негодования, выносил свой приговор взятке! Когда я мучительно думаю об этом, мне невольно приходит на память та лютая зима, та метельная с пронизывающим ветром ночь, улыбающиеся через пенсне глаза Ачинска и тот мешочек с сушеным урюком, который так и остался лежать на кошме.

Знаете ли вы, что такое праздник? Если не знаете, я вам расскажу. Праздник — это когда все мы наряжаемся. Это — первое. Конечно, наш отец не может обновить сразу всю нашу одежду, но, как бы там ни было, по одной обновке мы непременно получаем. В этот день мама обязательно готовит плов или, на худой конец, шавлю [42] Шавля — рисовая каша с мясом и морковью. . Это — второе. И наконец, в праздник мама обязательно ведет меня в гости к моему дяде. У дяди есть сын, мне ровесник. Мы полакомимся обаки [43] Обаки — леденцы домашнего приготовления. . А если получится, то и в кино сходим, на «Тарзана». А вы слышали про Тарзана, того самого, который ни львов, ни тигров не боится?

Нам джурабаши рассказывал, он сам видел.

Сегодня мама печет хлеб. Не белый, конечно, а ржаной. Но он тоже очень вкусный. А запах какой! Голова кружится. Специально для меня мама делает кулчу, маленькую круглую лепешку. Лепешка эта выпекается раньше, чем хлеб. Ведь она маленькая. Вот мама надевает ватную рукавицу и встает на перевернутые носилки. Иначе ей не дотянуться до отверстия в тандыре [44] Тандыр — печь, в которой пекут лепешки. . И оттуда уже приказывает:

— Снимай тюбетейку!

Я срываю с головы тюбетейку и держу ее наготове. В тот же миг горячая, как угли, румяная лепешка падает в тюбетейку. Я крепко держу в руках тюбетейку, порванную в нескольких местах, и выбегаю на улицу.

— Эй, осторожней, упадешь! — кричит мне вслед мама.

Зачем же это мне падать! Вовсе ни к чему. За мной несется моя собачонка. Она знает, что и ей кое-что перепадет. Мы несемся, обгоняя друг дружку, и подбегаем к Ширин-арыку. Я бросаю горячую лепешку в воду, а сам бегу по берегу, обгоняя течение. Мой песик Гурджи тоже несется, путаясь у меня под ногами. Пробежав шагов пятьдесят, я сажусь на травянистом берегу в том месте, где цветут одуванчики, и жду. Ага, вон плывет наш хлеб! Вы когда-нибудь пробовали свежеиспеченную лепешку, брошенную в воду? Если нет, обязательно попробуйте! Непременно вспомните меня, такое удовольствие получите!

Одной ногой я стал в воду, поймал лепешку и надкусил. Вкусно-то как! Сверху она холодная как лед, а внутри еще горячая. Одну половинку ем сам, а другую отдаю собачонке. Она съедает и глазами просит еще, при этом жалобно смотрит да мою руку и виляет хвостом. Я ложусь животом на берег и пью чистую-чистую воду. Собачонка моя тоже преклоняет передние лапки и хлопает своим красным язычком по воде.

Когда мы возвращаемся домой, папа стоит под миндалем и торжественно развязывает большой белый узел.

— Это тебе! — говорит отец, глядя на маму, и вынимает из узла сверкающие лакированные кавуши [45] Кавуши — кожаные галоши национального образца. . Мама сбрасывает с ног старенькие галоши и примеряет новые. Они ей в самый раз. Она пробует походить в них, кавуши издают скрип.

— Ой, надо же, со скрипом, — улыбается мама, радуясь, как ребенок. — Спасибо, я давно о таких мечтала.

— А где дочка? — Отец с невероятно довольным видом запускает руку в узел.

Старшая сестра, протирая глаза от дыма, выходит из кухни.

— А ну-ка посмотри! — Отец протягивает ей цветастый шелковый платок.

Глаза сестры загораются от радости.

— Спасибо, — благодарит она, смущенная и довольная.

Старшему брату достается полосатая рубашка, другому — вельветовые брюки. Теперь моя очередь! Но нет, отец достает на этот раз подарок самому младшему брату! Матроску!

— А мне? — спрашиваю я, волнуясь.

— И тебе есть, сынок! — С этими словами отец вытаскивает красную бархатную тюбетейку. Теперь блестят глаза у меня. — Ну-ка примерь, — говорит он и надевает тюбетейку мне на голову. — Э, наградил же тебя бог головой, сынок!

Тюбетейка мне мала.

— Ничего! — говорит папа и сажает тюбетейку на коленную чашечку, затем дергает за один край.

Раздается треск. Я со страхом смотрю на тюбетейку. Нет, целая. Отец снова, пробует надеть на мою голову. Хоть и давит немножко, но терпеть можно.

— Ну и голова у тебя, сынок! — снова смеется папа.

Средний брат не без ехидства вставляет:

— Голова-то большая, да ума маловато.