Олег Смирнов - Остаток дней

Витюшу уложили рано: после школы не поспал, а завтра вставать чуть свет, на электричку в восемь пятнадцать. Сын протестовал, капризничал, но уговорили — лег и быстренько уснул, несмотря на то, что над головой было шумновато. Сперва токарь скандалил со своей половиной, кричали, топали, падали какие-то вещи, затем воцарилась тишина, и затем уж токарь неумело, фальшивя, играл на баяне, и его половина пела под баян: «Ему сказала я: «Всего хорошего», а он прощения не попросил…» Это означало полное примирение супругов, своего рода семейную идиллию.

Не проснулся Витек, и когда Вадим Александрович включил пылесос и начал шуровать по дивану, креслам, коврам и дорожкам. Видать, парень умаялся за день. Пускай поспит всласть. Маша вытирала пыль с мебели, протирала обувь, переставляла посуду, стирала кухонные полотенца. А Мирошников под урчание пылесоса думал: «Что делать с дневником, с письмами отца?» И решил: увезу на дачу, подальше с глаз долой, пристрою где-нибудь в чулане, пусть там и лежат, захочется перечитать? А не захочется, полежат нетронутые. Все же память об отце. Сохранит их, не сожжет…

Утром сказал жене:

— Давай на вокзал поедем на такси…

Она вопросительно глянула. Он пояснил:

— Вещичек многовато… Позволим себе эту роскошь — взять такси…

— Позволим… Витенька, не копайся…

— Я не копаюсь… Ура, на такси! А то все автобусом да автобусом…

— Вот именно, — Мирошников подмигнул сыну. — Знай наших! Завтра в классе расскажешь…

— Про такси?

— Ну да.

— В классе не очень-то удивишь. Такси… Женьку Свириденко, Наташку Помозову, Эдика Штейна, Васю Конкина родители на своих машинах привозят… И еще Надьку Фролову, Нинку Сидорову, Славу Петрикова…

— Заладил! — прервала его Маша. — Этак весь класс перечислишь… А нам некогда!

— Точно, некогда! — сказал Мирошников, подумав: обзаведутся и они «Жигуленком», и подбросить сына в школу труда не составит. Вот только ладно ли это, что детей возят на уроки на машинах? Но как все, так и они с Витюшкой. Коль будет мотор, будем кататься…

На проспекте не было плотной стены спешащих москвичей, Мирошников привык к этой тесноте, и в воскресенье ее не хватало. Улицы пустынны, трамваи и автобусы почти пустые — вот бы такое в рабочий день! Но на углу, подле магазина «Жемчуг», который ради плана работал и в воскресную рань, толпилась очередь на такси. Машины с шахматной полоской по борту подъезжали и уезжали, некоторые оставались ждать клиентов, когда те выйдут с покупками.

Мирошниковы заняли очередь, терпеливо переминались. Очередь, однако, двигалась медленно, зато терпение у Маши иссякло быстро. Она прошептала:

— Надо было на девятнадцатом автобусе ехать. Или уж если на такси, так заказать. Заранее…

Вадим Александрович помотал головой, это значило: до остановки девятнадцатого надо переть, а заказанная тобой «Волга» придет к подъезду, когда на счетчике уже будет рубля полтора, жалко платить ни за что, конечно, странный порядок — оплачивать холостой пробег машины пассажиру, раньше такого порядка не было, кто-то додумался.

Неизвестно, поняла ли жена его мысленный монолог, но тут продвижение к заветной цели ускорилось настолько, что следующая машина была бы Мирошниковых. Была бы… Не ко времени, скрипя протезом, подковылял старикан в кроличьей шапке и в ботах, попросил Вадима Александровича:

— Разрешите мне без очереди? Я инвалид войны…

— Ну, разумеется. Пожалуйста, — сказал Мирошников.

Стоявшая за ним женщина — в серьгах, браслетах и кольцах, половина «Жемчуга» на ней — заорала:

— По какому праву? Дед, становись в хвост!

Мирошников объяснил:

— Участник войны. Инвалид. Положено вне очереди…

— Это в поликлиниках и аптеках положено, а не здесь. Ничего не знаю! Много их таких!

— Не так уж много, — сказал старикан. — Скоро и вовсе не останется…

— А откуда видно, что инвалид войны? Может, по пьянке ногу потерял…

— Могу показать удостоверение. — Старикан полез за пазуху.

— Не надо, папаша, — сказал Мирошников.

— Не-ет, пускай покажет! — Бабеха вопила так, будто у нее отнимали драгоценности.

— Да поимейте ж вы совесть, гражданка! — не выдержала и Маша, а за ней и вся очередь — молодые и пожилые — взяла бабеху в оборот. Та неробко отбивалась:

— Совестью попрекаешь? Ишь ты, интеллигенция… А вы, юноша, меня не учите, вы свою жену учите… А ты чего, тебе больше всех надо? Напялил дубленку и воображает, что он министр! Ха, правила я получше вашего знаю! Сам нахал!..