Виктор Баныкин - Ранняя осень

Под окнами у меня стояли три яблони. Они тоже, казалось, не собирались расставаться с летним своим нарядом, будто не стучался в двери октябрь.

День был серый, как сумерки. И совсем не тянуло на улицу. Но под вечер, когда зануда дождь перестал, я пошел к ручью за ключевой водой. Пестрая от листвы тропинка петляла между кленами вперемежку с осинками. Заденешь плечом за низко опустившуюся ветку, отягощенную крупными жемчужинами, и тебя всего окатит холодным душем.

Возвращался от говорливого ручья с двумя полными ведрами воды. В одном из них плавал большой кленовый лист — весь-то огненный-огненный. Лишь набухшие прожилки отливали вороненой сталью.

Вышел на опушку и чуть не ахнул от изумления. Поселок был залит мягким оранжевым светом. Сверкали деревья, скворечники, коньки крыш, лужи. А в голубеющую промоину заглядывало низкое нежаркое солнце.

Стрелочник Отекин — сутулый, неопределенных лет человек, направляющийся на станцию, — поздоровался и сказал:

— К ночи как есть вызвездит.

Немного погодя Отекин оглянулся и прибавил веско:

— Ждите под утро заморозка.

Посмотрев на курчавый дымок над крышей дома врача-пенсионера, я подумал: «А Отекин, пожалуй, не врет. Вполне может ночью морозец тяпнуть».

Вскоре солнце заслонила дегтярно-черная тучка, но серая ветошь, нависшая над поселком, расползлась уже в разных местах, и в рваные промоины полились новые потоки света.

Взяв в руки ведра, я бодро зашагал домой. В этот вечер я допоздна засиделся и лишь часов эдак в двенадцать, перед сном, вышел во двор. Когда взялся за перила, ладонь обожгло холодом. Пригляделся, а перила, ступени, деревья перед домом были покрыты густым слоем инея.

«Ну и Отекин, ну и провидец!» — усмехнулся я про себя.

Дышалось легко. Ядреный, звонкий воздух, имевший привкус антоновских яблок, бодрил и волновал.

Над головой, в непроглядной черноте ночи перемигивались загадочно звезды. Но… откуда эти вороватые звуки? Прислушался чутко. А они — осторожные шорохи — раздавались и справа и слева.

Щелк, щелк… О, да это листья с деревьев падали. Не могли выдержать осенние листья тяжести обильного инея и, надламываясь в черешке, падали и падали на землю. На моих глазах яблонька, стоявшая у крыльца, за какие-то считанные минуты сбросила с себя дорогое серебряное убранство.

Щелк, шелк… Мнилось, каждый листик огорченно вздыхал, навсегда прощаясь с деревом.

Набрав целую пригоршню тяжелых искрящихся листьев, я поспешил в дом. И осторожно высыпал их, дышащих стужей, на стол.

Еще вчера клены и липы под окнами были по-летнему зелеными. Погода баловала; солнце светило с утра до вечера, и приятному теплу, не столь частому в Подмосковье в конце сентября, казалось, и конца не будет.

Вчера же бродил я по тихому, празднично пестрому Покровскому лесу. Чуть ли не на каждой полянке бросал на траву куртку и, вытянувшись во весь рост, смотрел подолгу вверх. Небо было просторное, голубизны прозрачной. И дышало оно, мнилось, свежестью непорочной.

Хотя все-то все радовало: и теплынь благодатная, и форсисто нарядные березки, и лесные пичуги, с писком порхавшие с куста на куст, а душу нет-нет да и схватывала клещами щемящая грусть.

«Наверно, это потому… потому, наверно, душа омрачается, что не за горами уж и дожди секучие, и ветры буйные, — подумал я, собираясь домой. — Она, осень, от своего не отступится. Приглядись-ка повнимательнее: вон и осока в ложке полиняла, а от лужи придорожной стылой сыростью тянет».

Когда же подходил к дому, то снова залюбовался своими кленами и липами — такими завидно молодыми, такими беззаботно веселыми.

— Похоже, продержится еще вёдро, — сказал я жене, садясь обедать. — Деревья под окнами, как в июне, — листика желтого не сыщешь.

В сумерках пала на землю обильная, тяжелая роса, а из леса воровато пополз сырой туман. Ночью в нетопленых комнатах стало прохладно.

Поутру, едва встав с постели, я подошел к окну, выходившему на тихую улочку. Окно за ночь все запотело.

Вытер ладонью студеные капли со стекла, глянул на липы и клены и не узнал их.

Увешаны были липы высветленными, с ладонь, медалями, словно бы только-только отчеканенными. Такие же жаркие медали нароняли липы и на поседевшую траву. А клены… клены багряно пламенели.

Вот что наделала одна лишь ночка в последних числах сентября. Ночка студеная, окропившая землю обжигающе едучей, точно соляная кислота, росой.