Владимир Ухли - Шургельцы

— Куда там ему на огород ходить, еле на ногах держится, — защищала Спани своего найденыша. — Ты, Елвен, на него напраслину несешь. Он очень смирный, не озорник.

Елвен с грохотом бросила пустую бадью на сруб колодца.

— Не напоишь их, волк бы их разодрал! Начальники нашлись. Сами поите. — Елвен подняла палку, лежавшую у колодца, и ударила ближнего теленка прямо по голове. Теленок замотал головой, спрятался за других.

Протерев отекшие от долгого сна глаза, Елвен широко зевнула, потянулась, посмотрела кругом. Тут-то она и заметила Ванюша. Глаза у нее расширились, тонкие губы растянулись в улыбке. Она перевела глаза на теленка, будто и не было о нем разговора. Всплеснула руками.

— Ой, Спани, где же нашли вы этого теленка? — Голос ее вдруг стал мягким, елейным.

— Ночью Ванюш притащил.

— Ай-ой, мальчик мой, Ванюш, разве ты вернулся? Как здоровье твое, как доехал? Хорошо?

— Да все хорошо, спасибо, тетя Елвен.

— А помнишь, когда были маленькими, с моим сыном Пруххой в лошадки играли. Помнишь? — Она вытерла фартуком глаза. — А теперь какой большой вырос! Вылитый отец. Как ты сказал? Хорошо доехал? Ну, ну… А наша Анись тоже большая стала…

Она стала было рассказывать о дочери, о ее нарядах, но тут быстро подбежал большой теленок, повертелся около Ванюша, потом стал своими короткими тупыми рогами толкать собравшихся телят. Те разбежались, как цыплята от коршуна. Теленок круглыми выпуклыми глазами посмотрел на Ванюша, потом, подпрыгивая, побежал к Елвен.

— Очень любит, когда его почешешь. Порезвиться захотел, мой хороший!.. Сами-то днем и ночью на ферме, как цепные собаки. Он один дома, соскучился, маленький мой. — Елвен, как ребенка, приласкала его.

Из домика вышли трое — мальчик лет тринадцати с темно-серыми умными глазами, рябая женщина, длиннолицая, остроносая, очень похожая на Елвен, — она пошла к амбару, — и мужчина с оборванным ухом: наверно, когда мальчишкой был, какая-нибудь дворняга откусила. В селе его звали «Безухий Матвей» или «Матвей Рваное Ухо». Ему уже было за пятьдесят, был он обрюзгший, толстый, с круглым выпяченным животом — ремень перепоясывал его, как прясло толстый пшеничный сноп.

— Матвей Капитоныч, что стоишь, иди сюда, — позвала Елвен своего мужа. — Не видишь, что ли? Ванюш вернулся, да как похорошел-то. Не узнать. — Голос ее тянулся патокой. Она подтащила мужа к Ванюшу. Матви вытер правую руку о фуфайку, подал ее осторожно Ванюшу и, не глядя ему в глаза, сказал с сожалением:

— Эх, вчера тебя не встретил, Иван Петрович, выпили бы.

— Отец, — Елвен сжала губы в ниточку, — Ванюш у нас большим гостем будет… Мы же ничего не покупаем, свое все, — добавила она со значением.

— Иван Петрович, слышишь? Жена у меня умница, Елвен у меня на все руки… Она того… А мы, мужички, цедим. И молчок. И что нам: день да ночь — сутки прочь. Так, что ли, солдат? — Матви глупо захохотал.

Крупный серый теленок подбежал к нему, боднул его прямо в зад. Сероглазый мальчик громко засмеялся.

— Ты, кочедык, чего смеешься? Гони телят в поле!

— Они ненапоенные-то на речку убегут. Да и покормить надо.

— Унисье, там посыпка есть, размешай с водой и дай телятам, — распорядился Матви, обращаясь к женщине, похожей на Елвен.

— Посыпки-то тут только для вашего Мишки, — сказал мальчик дерзко.

— Ты что болтаешь! — Матви погрозил мальчику пальцем, подмигнул жене: дескать, уведи теленка домой.

— Правда, когда и доест объедки за колхозными, да где же свое-то взять? — сказала Елвен, словно оправдываясь. — Вон заставил меня перед людьми покраснеть.

Ванюш понял, о чем разговор, спросил:

— Матвей Капитоныч, давно здесь работаете?

— Осенью полтора года будет. С нашим братом много не разговаривают, без спросу поставят, без спросу и выбросят. Сам знаешь, насчет кадров плохо после войны.

Они прошли по хлевам. На стропилах крыши росла лебеда. Почти всю солому скормили скоту, теперь над головой проглядывало голубое ясное небо.

Матви поманил Ванюша в угол потемнее, вытащил из кармана поллитровку с мутной жидкостью, ударил донцем о ладонь легонько, так, что вспенилось. Покраснел влюбленно:

— Эх, была не была, Иван Петрович, выпьем мировую. Выпьем и попляшем. Никто не увидит, не узнает. Только вот через крышу на нас смотрит, — показал он на солнце, — да и пусть смотрит, оно же греет и светит.

Ванюш пить отказался. Матви огорчился, да ненадолго, махнул рукой, вставил горлышко бутылки в рот и засосал, забулькал. Выпив больше половины, посмотрел на свет, неожиданно хрипло запел: