Георгий Политыко - Товарищи офицеры

Любимый город нигде не оставлял их наедине друг с другом, будто знал уже, раньше их самих, об этом не высказанном еще желании…

За полночь они расставались в тихом переулке, возле дома, где жила ее тетка. Вадим с тоской поглядывал на тусклое оконце третьего этажа и знал, что туда, на третий этаж, нельзя зайти: комнатка там тесная, а тетка старая, неразговорчивая и глядит косо…

Маша убегала от него все позднее с каждым вечером.

Все позднее он возвращался домой. И мать, встречая его, все настойчивей просила:

— Побудь напоследок дома. Отдохни. Почитал бы… У Майи хорошие пластинки…

Он спохватился едва ли не в последний день: ему и в голову не приходило, что мать не знакома с его девушкой. Когда-то, давно, этому знакомству помешала его мальчишеская стеснительность. А теперь? Теперь он не видел помех. Две по-разному близкие ему женщины могли вместе лишь увеличить, удвоить его счастье. Он не ошибся. Мать и девушка в эти дни жили для него.

Время ненадолго сбавило ход. Замерло. Словно лыжник перед прыжком…

…Вот вместе с Машей он поднимается по лестнице. Нажимает кнопку звонка. Вот мама открывает дверь.

— Здравствуйте… Так это вы похитили моего сына?! — мать смеется. — Вадим! Ухаживай! Ну, сними же с девушки пальто! Ах, лейтенант!..

Маша тоже смеется. Она держится смело, пока не сели за стол. Ну кому нужен этот чай!

— Вот пирожки, Маня. Возьмите вот этот. Вадим сказал, что вы его коллега. Вы связист? По радио?

Ну кому нужны эти расспросы! Маша, оттого что ее назвали «Маней», сразу растерялась. Ее щеки полыхают. Она с трудом объясняет:

— Я электротехник. Это несколько шире… Несколько… Или… уже… Не знаю…

Кажется, это единственные долгие минуты за целый месяц отпуска. Мучительное чаепитие!..

Мать куда-то торопится. Извиняется: ей необходимо по пенсионному делу. Маша еще больше краснеет:

— Это она из-за меня?

Вадим успокаивает:

— Ну, что ты в самом деле?

Ей так хочется верить ему! Она зовет его.

— Иди же, иди. Здесь можно? Да?

Прощальный гудок паровоза разорвал время на две неравные доли: одна — пролетевшие, как мгновение, последние дни отпуска, другая — месяцы и месяцы разлуки. Но воспоминания еще не начались. Еще шла вдоль перрона, медленно отставая от поезда, тонкая девушка, и вдали, прижавшись друг к другу, стояли мать и сестра.

Поезд набирал скорость. Словно выносил Климова из замкнутого круга радости. Замкнутый круг — это была лишь остановка, лишь отдых в начале пути. Мир гораздо шире. И радость — это не круг, а дорога — вроде той, стальной, по которой несется поезд.

…Офицерский вагон. Из открытой двери купе — разговор — как странный припев к человеческим судьбам под стук колес:

— Собачья жизнь, а люблю. В двадцатый раз с Востока на Запад, с Юга на Север…

— А я с сорок третьего, десять лет, в сопках…

Климов молчал и глядел в окно. Его позвали:

— Лейтенант! В шахматишки!

Он проиграл четыре партии подряд. Партнер сжалился:

— Не до шахмат, а?

Кто-то шутит:

— У него, видал, королева в Москве осталась!..

— Принцесса…

За окном проносится зима. Все больше снега, все белее… Вот они, уже начались воспоминания, они как бы движутся вспять, начинаясь с вокзала и заплаканных голубых глаз. В прозрачных дождинках…

Поезд стремительно идет среди заснеженных полей.

На маленькой заснеженной привокзальной площади, где с трудом разворачивались два краснобоких автобуса, такси не оказалось. Зато почти как московская — с синими шахматными клетками — стояла на тонкой ножке фанерная вывеска «Стоянка таксомотора».

Приезжих, что сошли с поезда, было немного. В полупустом автобусе, направлявшемся к центру, местные пассажиры больше всего приглядывались к молоденькому сероглазому лейтенанту. Военные не редкость в их городе, но этот слишком уж блестел, и все у него было новенькое: и шинель в обтяжку, и меховая шапка, и сапоги, и чемодан. Все вместе пассажиры молчаливо одобряли миловидную пухлощекую кондукторшу, когда та нарочно для приезжего немножко перевирала названия остановок: «Мастерские» она назвала «Ремонтным заводом», вместо «Пекарни» объявила «Хлебокомбинат», а вместо «Клуба» «Дворец культуры».

Их было пять, небольших остановок; и только пятую — «Центр» — она назвала правильно, прибавив скороговоркой: «Горсовет, кинотеатр, гостиница». Лейтенант не догадывался об этом наивном обмане, но по голосу девушки и по тому, что, объявляя остановки, она обращалась только в его сторону, он понял, что она гордится своим городом, своей профессией и что ей очень хочется, чтобы город понравился приезжему лейтенанту…