Альберт Усольцев - Светлые поляны

Стреножив отдохнувших после воды лошадей и привязав на шею Серку ботало, ребята отпустили их в луга, а сами расселись вокруг костерка, в котором пеклись печенки. Не принято было мальцу приходить поздно вечером, почти ночью, да требовать ужина. А печенки после купания были самым лучшим ужином.

Через неделю, проходя мимо картофелища, Витька увидел на одной из загонок рыжие прогары. Подрезанные сошкой рядки завяли, а потом и совсем погибли, оставив почти незаметные с большой дороги пустые строчки. Ботва за неделю вытянулась, курни окрепли, и эти огрехи не пришлись бы ничьему глазу соринкой — на поле надо было смотреть по рядкам, то есть сойти с грейдера и прошагать по грани. А так, сколько ни смотри, — темная зелень картофельной ботвы. Учетчик начислил трудодни всем поровну, не проверяя. Председатель сказал еще до распашки: «Доверяю вам, хлопцы, полностью». Да и из колхозников никто бы и в жизни не додумался спуститься с грейдера на грань, всю заваленную сухими кочками: лопатками счищали с сошников влажную землю. А Витька попал сюда случайно, посеял складешок, новый, с тремя лезвиями — подарок Семена Астахова.

«Кто же тут распахивал?! — думал Витька, рассматривая погибшие рядки. — Чья же здесь загонка?»

По березам колка, что вытянул свою короткую шею вдоль картофелища, начал определять. И загонки «нарезали» на глаз, по березам, отметным крупным березам.

«Елки-палки, это же… это же моя загонка! Моя и Бори Сиренчикова! Точно…»

Ошибки не могло быть — Витька четко запомнил кудлатую, издали похожую на иву березу, вырвавшуюся из общего строя и ступившую своими корнями чуть ли не на поле. От нее они зачали загонку. Витька сидел на вершне, Боря вел распашку. Вот и ножичек-складешок под деревом. В кучке потемневшей строганины — Витька выстрогал Доне мутовку, хитрую такую палочку с четырьмя отростелями, похожую на двойной якорь, — кашу мутовкой мешать очень удобно.

Да, загонка с рыжими пролысинами была его, Витьки. И Бориса Сиренчикова…

«Сволочь, — подумал Витька, поворачивая к деревне. — Торопился к последнему рядку… Чтобы руку председатель пожал принародно! Гад ползучий…»

Боря встретил его сообщение спокойно. Даже не пробовал отказываться. Только поинтересовался:

— Сколько рядков сдохло?

— Четыре.

— Ну-у, из-за четырех рядков колхоз не обедняет.

— Не в рядках дело…

— А в чем?

— Сволочь ты, Боря, вот и все, — только и нашел что сказать Витька.

— И, может, ты сам отчасти виноват, — сказал Боря. — С Серком не управился…

— На четырех рядках? Кряду? Я, может, и виноват, но на Серка не кати бочку!

— Согласен — Серко тут ни при чем. Ты не виноват. Я подрезал четыре рядка. Ну и че?

— Пойдем к председателю, повинимся.

— Зачем? Он заметил эти рядки?

— Я заметил.

— Ты-ы, — протянул Боря. — Ну дак и молчи.

— Пойдем, Боря, к председателю…

— Если ты о трудоднях, пускай списывает — нужны они мне, как рыбе зонтик!

— Не о трудоднях…

— А о чем?

— Обманули мы его. Он нам доверил поле, а мы обманули.

— Витюха, всего ведь четыре рядка, а не поле…

— Четыре не четыре, а мы обманщики. Пошли, Боря!

Голос Витьки прозвучал настойчиво. Было ясно, что если Сиренчиков откажется, то Черемуха пойдет один. И повинится. Конечно, после такого Макар Блин не только не станет с ним, Борисом, здороваться «по ручке», но и не взглянет на него при встрече. Знали все в колхозе: не любил председатель обмана. Даже в малом. «Обманщик хуже вора», — любил говорить он.

— Ладно, уговорил, — согласился Сиренчиков. — Но давай все-таки свалим на Серка? Он же не человек, мерин, промигается?! А?

— На Серка? — спросил Витька тихо.

— Ну!

— Не человек, говоришь?

— Лошадь…

Продолжить Боря не успел. Витька развернулся и ударил его по лицу. Лицо Сиренчикова было большим и мягким. Казалось, что рука попала в тесто.

С садом дело обернулось иначе, чем думали черемховцы. Хоть появилось около садовой сторожки электричество, но ни прожектора, ни страшного проволочного ряда, который «дергает и держит, пока сторож не допоспет», устроено не было.

Произошло удивительное. По просьбе Астахова свалили высоченный тын. Контрольную полосу засеяли клевером. Овчарки были проданы райпотребсоюзу и встали на охрану его складов. Не стало сторожа. «Бердана» была отдана на птицеферму отпугивать от цыплят коршунье. И остался черемховский сад без защиты: без тына, без охраны.

Насторожилась черемховская ребятня: что-то будет. Может, трудодни с родителей станут списывать в тройном размере или к прокурору списки направят. Судили-рядили на разные лады, пока на Поцелуйке, где после картофелища калились на солнце ребята, не появился Астахов. Присел он в ребячий кружок и сказал: