Альберт Усольцев - Светлые поляны

«Вернусь, — решил наконец Григорий, — на свою землю вернусь».

Появился он на поляне, когда все были в сборе: вернулись с прогулки женатые, молодежь закончила игры, проспавшись, вытянулись из-под берез и старички. На столах дымился в кружках смородинный чай.

Сидящие за столом встретили появление Васильева общим молчанием. Никто не пригласил его за стол. Ждали, что скажет председатель. А Макар Блин долгим испытующим взглядом смерил Григория с ног до головы, прошелся по лицам односельчан цепким взглядом и сказал приветливо, но без особой настойчивости:

— Садись с нами, Григорий, коль с доброй мыслью пришел.

И стопку наполнил.

Не стал отказываться Григорий, выпил вместе со всеми перед смородинным чаем. А потом встал и неторопливо прошел в голову стола.

— Прощения я у вас не прошу, знаю, нет его мне, а в колхоз думаю вернуться, если, конечно, примете. Считайте, что это мое заявление.

Председатель минуту поразмыслил — вон оно как обернулось. За столом сидит сейчас весь колхоз, любое дело можно выносить на общий совет. Совсем как отчетно-выборное собрание, если убрать со столов посуду. Само собой, устав требует другой обстановки для принятия в члены колхоза. Но устав — бумага, и такие случаи в нем не предусмотрены. Тут живой человек стоит, трудной судьбы человек. Отказать проще простого, одним словом можно. И он, Васильев, не пропадет — столяр, слесарь, кочегар. Такого через какую хошь городскую проходную пропустят, даже в центре с руками, с ногами оторвут, пускай только заикнется. Но и настоящий прием проводить тоже не дело. Народ под хмельком, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Да и устав опять же существует, а в нем ясно указаны правила приема в члены колхоза, и нарушать права никому не дано, будь то председатель или секретарь райкома. И совсем направился было Макар Блин сказать сухое, ни к чему его не обязывающее слово: «Напиши, Григорий, заявление по всей форме, а мы со временем разберем», но язык непроизвольно повернулся в другую сторону:

— Какие будут суждения, товарищи, по данному вопросу?

«Обсудить обсудим, а окончательное решение примем на собрании», — решил председатель.

— Повторяю: какие будут суждения по приему Григория Васильева в наш колхоз?

Круто поставил председатель. Молчали люди. А Иван Мазеин и вообще засобирался из-за стола, будто дело какое срочное вспомнил.

— Ты куда, Мазеин? — спросил Макар Блин.

— К костру — чай остыл.

— Ты погоди с чаем. Как член правления имеешь свое суждение?

— Имею, — ответил Мазеин.

— Говори, мы ждем.

— Могу и сказать. Гнать его надо в три шеи подальше от деревни.

Снова повисла над застольем тишина.

— Не знаю… Не могу я забыть и простить трусости, — добавил Мазеин.

— Понятно, — принял к сведению мнение Мазеина председатель. — Он и не просил прощения, замечу в скобках. Речь идет о другом.

Люди молчали.

— У кого еще существуют весомые тезисы к товарищу Васильеву? — снова обратился Макар Блин.

— Я хочу… У меня есть, — сбивчиво начал, поднявшись за столом, Шурик. — Я хочу жить с папкой.

— Мы на данном этапе поставили ребром не семейный вопрос, Шурик, — строго заметил председатель. — Хотя и эта концепция имеет свое право на существование.

Когда Макар Блин находился в легком подпитии, ученые слова шли из него как резка из силосной машины.

Шурик не знал, что означает «эта концепция», но повторил настойчиво и упрямо:

— Я все равно хочу жить с папкой вместе.

— Нина Васильева, что скажете вы? — обратился председатель к матери Шурика.

Нина молчала.

— Понятно, — снова проговорил Макар Блин. — Вы сторона заинтересованная.

— Да, я заинтересована.

И не надо бы было Нине пояснять свои слова, и так все шло к ясности. Но она решила добавить, чем и испортила дело.

— Было, да быльем поросло. Струсил, да не предал.

Как тут поднялась над столом солдатка Анисья Штапова. Коршуном пошла на свою соседку.

— А может, твой Григорий на месте моего Федора должон лежать в сырой земле, а мой Федор греться на солнышке. Струхал он, другому уступил свою смертную очередь!

— Анисья, одумайся, че ты баешь? — попробовала утихомирить товарку Катерина. — Разве смерть устанавливает очередность…

Но куда там! Катеринины слова были маслом в огонь.

— А ты молчи! — окрысилась в непонятной злобе Анисья. — Грейся у свово мужика под боком и помалкивай в тряпочку. Бабы! Солдатки! Гляньте на его, какой он смиренный да уступчивый! В свой смертный черед пропустил наших мужиков!