Олег Стрижак - Долгая навигация

Ждали.

Настанет день. День выхода. Ту-ду! ту-ду! ту-ду! — всполыхнет сигнал аврала, грохнут трапы под дробью башмаков…

Выход! Свежий вымпел на стеньге. Пена и радуга под форштевнем.

И на неизвестной минуте похода вылетит с мостика спасательный круг. Плюхнется на воду, поплывет, качаясь, в корму.

Понесется по шкафуту матросик, вопя дурным голосом:

— Человек за борто́м!

Такая игра: упавший круг — человек.

…Звонки. Ревун. Трансляция: «Человек за бортом!»

Ухнет под винтами, перешедшими на «полный назад», вода; три, четыре круга улетят уже вослед «утопленнику», покатится корабль по циркуляции…

— На талях! — это боцман (не кричит — а словно хлещет кнутом) возле шлюпки на рострах, куда сбежались все, кому положено… — Отдать подкильные! Выв-валивай!!

А внизу, на шкафуте, стоят, скучают герои дня — гребцы и Доктор с медицинской сумкой: экипаж спасательной шлюпки. Оранжевые жилеты надеты по всем правилам, синий воротник выпущен, и береты — на бочок. Доктор, по молодости, суетится, все ему интересно. Гребцам суетиться лень, за три года насмотрелись. Все будет как надо. Карл песенку мурлычет. Кроха ногти пилочкой отделывает. Женька в камбузный портик сунулся, сигаретку у кока прикуривает. Почему бы не покурить, если секунд пять-семь в запасе есть?

— …Живо трави! — хлещет боцман, снасти воют с дымком, и шестерка падает вниз, на средней банке, одерживаясь за шкентель, сидит Иван. Теплый парень Иван, везде ласковое место найдет. Под шлюпкой проносится с пеной вода. Луком и горелым маслом несет с камбуза и холодом — от воды: три дня как исчезли последние льдины.

— …Гребцам в шлюпку!

Доктор, конечно, раззевался и в шлюпку упал последним.

— Шлюпку на́ воду!

Боцман валится сверху.

— Смирна!..

— Вольно!

— Вольно!

— Пошел ходов-вой!

На полубаке вцепились в ходовой конец, и шлюпочка, ласточка, — пошла.

— Уключины вставить, весла разобрать!.. весла!.. на воду! Раз!

Счет задан, и боцман молчит. Гребцы, сопя, выламывают весла. Боцман молчит, он оглядывается на корабль, где в «корзине» на мостике стоит Блондин и свернутым флажком указывает курс.

— …Весла по́ борту! — не дай бог «утопленника» зашибить, и Доктор, которому полдня объясняли задачу, довольно ловко для первого раза выдергивает круг из воды. Боцман разворачивает флаг и вставляет флагшток в гнездо.

Время!

На мостике старпом выключает секундомер и отрывается от бинокля.

Гребцы выдохлись. Мыслимо ли — с декабря не гребли.

Счастливый Доктор вертит головой, прижимая к груди мокрый круг. До пупа промокнет — догадается положить.

«Две восемнадцать», — сообщают флажками с корабля. Обидно. До прошлогоднего рекорда почти сорок секунд. На спуске шлюпки завозились. Гребли плохо. Волна… Надо тренироваться.

— Весла! — говорит боцман. Подбирают остальные круги. Доктор вымок до ушей. Холодно. Июнь, солнце, но ближний берег не Африка, а совсем другое место.

Возможно, с корабля просигналят «Шлюпке к борту», подымут, милую, на борт и проиграют «человека за бортом» еще разиков пять, а возможно, дневной план уже выполнен и Блондин беззаботно отмашет флажками: «Старшине шлюпки. Шлюпке следовать в базу. Курс двести семь. Командир». На фалах выбросят пестрое «Счастливого плавания», потом — то же по международному своду: старпом проверяет молодого Мишку Синькова.

Тогда все выжидательно посмотрят на боцмана: он был на мостике и знает, сколько до бухты.

— Восемь миль, — буркнет боцман. И в шлюпке вздохнут.

Мичман Леонид Юрьевич Раевский двадцатый год мичман, а всего оттянул на действительной тридцать лет; пройдя войну, службу на всех флотах и кораблях всех классов, он умеет разбираться во многих вещах и первым делом — в нехитром и противоречивом матросском механизме. И сейчас, отвалившись на заспинную доску (другой в мягком кресле так вкусно не устроится), он может совершенно точно сказать, что́ у его орлов на сердце и под печенкой.

Они раззадорены первым в эту навигацию шлюпочным учением и досадуют на себя, что не выступили в полном блеске, — но, с другой стороны, они помнят о разумной постепенности и раздумывают о том, что восемь миль для начала — многовато. И прежде чем браться за весла, им нужно каким-либо образом примирить себя с необходимостью грести эти самые восемь миль. Иначе выйдет не гребля, а чистой воды мучение. Знает боцман, что первым вздохнет Кроха Дымов:

— Ладно! В прошлую вон навигацию по тридцать миль лопатили. (Положим, в прошлое лето по тридцать миль не гребли, от силы — по двадцать, но это сейчас неважно.) — Кроха скажет, грубо и низко: — И ничего!