Семен Бытовой - Ночью скалы светятся

Чауна отошел от шалаша, прислушался, огляделся, потом присел на пенек, торчавший из-под снега. Неладное творилось на душе у Чауны. Может быть, вспомнились ему древние обычаи предков: при встрече с тигром уступать ему дорогу, потому что нет греха больше, чем осмелиться поднять руку на амбу, чей гордый дух живет в сердце удэге... И Чауна в душе пожалел, что рассказал Олянову о следах амбы, которые видел на берегу Татиби, когда возвращался с соболевки. Лучше бы молчал. «Видишь, как дело было у Романа, — рассуждал сам с собой Чауна, — хотел живого тигренка поймать и так сильно загнал его, что тот попал в лудево и от страха помер. Хорошо, что наших удэге при этом не было, а то бы, наверно, беда случилась».

В это время из шалаша показался Маяка Догдович.

— Проснулся, вижу — тебя, Чауна, нет; вышел посмотреть, почему не спишь.

— Думать приходится, — ответил Чауна, вставая и идя навстречу Маяке. — Может, не пойдем дальше?

Маяка замахал на него руками.

— Больше полдороги прошли. Завтра на Татиби придем. Как можно? Потом стрелять куты-мафу не будем. Помнишь, нам Мунов закон читал: убивать амбу нельзя. Судить будут. Думаешь, Олянов закон не знает? Его лучше других знает.

— Что Роман говорил, — слышал?

— Наверно слышал! Ладно тебе, иди поспи мало-мало, скоро ночь кончится.

Чауна неторопливо пошел в шалаш. Лег на теплое место Маяки и вскоре с храпом заснул.

А Маяки уже не ложился.

На рассвете, обнаружив, что неподалеку от зимовья снег испещрен копытами диких свиней, Канчуга кинулся будить товарищей. Это была добрая весть.

За свиньями обычно идет и тигр, причем не торопится. И, как давно заметили таежники, не шкодит, то есть не крадет лишнего. Нажравшись досыта, отвалит куда-нибудь в сторону, ляжет на солнцепеке, не беспокоясь о завтрашнем дне. Через трое-четверо суток, оголодав, быстро догоняет стадо и, подождав до ночи, заходит с надветренной стороны на кабанью тропу, притаивается в густых зарослях. Улучив момент, двумя-тремя прыжками настигает жертву и берет ее прямо с лежки. И так чуть ли не всю зиму.

Тигрица же, у которой выводок тигрят, действует более осторожно. Она редко берет их с собой на охоту, а оставляет где-нибудь в глухом ущелье. Добыв двух-трех свиней, прячет чушки в укромных местах и под утро ведет туда своих детенышей кормиться.

Пока варилась пшенная каша и таял в чайнике снег, звероловы обсуждали предстоящий путь через горный перевал, куда, по словам Маяки, ушло кабанье стадо.

Решили оставить упряжки с нартами здесь, около зимовья, которое будет служить основным лагерем. Дальше двигаться на лыжах, а запас продуктов разместить в четырех рюкзаках. Димку от поклажи освободили: хватит ему сворки собак. Теперь за ними нужен глаз да глаз, — чтобы они не разбегались искать «давленину» — задавленных тигром свиней.

Лишь на третий день, далеко за горным перевалом, Роман Киселев, ушедший вперед, неожиданно остановился и подал рукой знак: «Следы тигра!»

По самому краю пади, где снег не слишком слежался, тянулись довольно ясные, круглые следы полосатого хищника. Тигр, видимо, был сыт, спокоен и не очень торопился, потому что шел в одном направлении, да еще с убранными когтями. Когда же амба чует опасность или преследует жертву, он обычно петляет в зарослях, запутывает следы и выпускает когти; они довольно отчетливо отпечатываются на снегу.

Охотники склонились над следами. Несколько минут изучали их. Потом Чауна сказал:

— Думаю, тот куты-мафа, что мне на глаза тогда попался!

— А котята где же? — вслух подумал Олянов. — Неужели припрятал?

— Наверно так!

Судя по тому, что местами следы, как говорят охотники, зачерствели, то есть были схвачены тонким ледком и стали ломкими, а кое-где их припушило снегом, можно было предположить, что тигр ходил здесь дней пять-шесть назад.

— Димка, пускай вперед сворку ! — велел Олянов.

Думка и Трезор, взяв след, сразу заволновались, побежали быстрее. Таска вела себя более сдержанно, а Рекс и вовсе не выказывал никакого беспокойства. Тогда его отделили от сворки и отдали на попечение

Маяке Догдовичу.

— Жаль, не натаскан он у тебя на хищника, — заметил Киселев. — А ведь сильный, черт...

— Ничего, придет время, — свое дело сделает, — уверенно заявил Канчуга.

А Чауна молчал. Он замкнулся, держался настороженно, часто оглядывался по сторонам.

Так они шли около двух часов, ни на минуту не теряя тигровых следов.