Наталья Суханова - Анисья [СИ]

— Говорят, животные доброго человека чуют.

— Кабы была добрая, не мучилась бы. У ей и икон-то нет, как у нормальных бабок.

— Ну, теперь уж бабки советские.

— Советские — не советские, а как к старости да к смерти подойдет, вот и в церковь потянулись.

Вернется постоялец в дом к Анисье, оглядится — и в самом деле не найдет угла хотя бы с одной иконой.

— Я смотрю, у вас и икон нет, — попробует он завязать разговор. — В Бога не верите?

— Изобразительность это все, — скажет бесцветно высоким, надтреснутым голосом Анисья.

— Что: Бог или иконы?

Но Анисья уже не ответит, пойдет, что-то подбирая, что-то обметая по пути.

Выйдет к вечеру постоялец из дома. Протянется с пастбища стадо, но ни одна корова не выбьется, не завернет к Анисье: кошка — и та, похоже, в самом деле глухонемая — тяжело, с каким-то утробным хрипом спрыгнет с подоконника, ляжет у ног хозяйки, не мурлыча.

— Кошка-то у вас не мяучет?

— Голова у нее собакой помятая, — спокойно объяснит Анисья, и кошка расширит на нее свои желтые глаза, долго посмотрит, не сужая глаз, не переводя их.

И заживут рядом постоялец с хозяйкой, как бы не замечая друг друга. Она и на «доброе утро» или, если уж попробует гость подлеститься к казачке, на «здорово ночевали» ответит одним лишь кивком.

А так ничего. Старуха как старуха.

Не всех, однако же, и пускала Анисья на постой, и не понять было, по собственному настроению или по взгляду на человека решала, но ведь и отказывала-то чаще не глядя. «Такой уж тебе прием», — скажут приезжему, обижая его втайне, казачки.

Но профессоршу, приехавшую со студентами собирать песни, Анисья взяла, одну, правда, — студентов поместила профессорша в школе. Профессорша оказалась тактичной, разговорами Анисье не докучала, девчонок да ребят своих, когда они приходили, придерживала, чтобы не срывались на хохот и крик; обувь они снимали у порога, Анисья даже давала им то овощей, то яблок. А когда фольклористы прослушивали магнитофон, уходила подальше в огород. Поэтому удивилась профессорша, когда однажды увидела Анисью на пороге. Сдав комнатушку, Анисья на все время пребывания в ней постояльцев порога не переступала. Как не любила, чтобы входили к ней в спаленку.

— Наверное, сами спевали эту песню? — предположила профессорша. — А ну-ка сначала — отвертите ленточку, мужики! — И тоненькие, светлые, веселые «мужики» охотно открутили назад.

«Ветер с поля, туман с моря», — зазвенели, сплетаясь, два голоса. О чем-то спросила профессорша, но Анисья не ответила, и женщина сделала своей команде знак — не приставать. Еще раз открутили пленку назад ребятки, и профессорша принялась объяснять студентам, как выстраиваются такие песни. Правда, любопытная ее публика больше приглядывалась, пользуясь случаем, к Анисье, чем слушала объяснения руководительницы. Им нравилось, что Анисью считают ведьмачкой, у них уже было собрано свое досье на старуху: и что та приветливее к ребятам, чем к девочкам, а мужчин, наоборот, не любит — когда приезжали из института географы-топографы, даже не ответила преподавателям ни на «здравствуйте», ни на «до свидания», так что географы потом утверждали, что у нее типичный комплекс старой девы.

— Ах, злые языки страшнее пистолета! — смеялась профессорша. — У нее же дочь. Внуки приезжают.

— Неважно. Вон у нашего Петрова наросла грудь и сделался мастит, а уж какой бабник был до последнего.

— Не убеждает, — поддразнивала профессор. — Что-то уж очень заковыристо. Нет уж, господа, ищите свои скрытые пороки. Анисья — провидица. Меня она любит, во всяком случае.

Да, девочки это замечали: как с удовольствием оглядывает Анисья статную, высокую фигуру профессорши, венец золотых крашеных волос над сероглазым лицом, ладный клешевый сарафан. Но в тот раз Анисья на профессоршу не смотрела — стояла у двери, потупившись. «А мой милый на заводе медны трубы выливает», — выговаривали с ленточки голоса.

— Надо же! — рассмеялся парень. — Производственная тематика! Казак — и вдруг трубы! Да еще век-то какой?!

— Восемнадцатый! — с гордостью заметила профессор. — Вот так-то песни живут! Фольклор, ребятки, — это не то, что просто поют. Пятьдесят лет поют — и то еще не фольклор. Сто лет, двести, триста — вот фольклор! Когда как камень отшлифуется, как старое вино настоится — тогда фольклор. Это же пугачевская песня. Раньше-то как было? «Медны трубы выливает — Пугачеву помогает». Но под запретом же — и строчку заменили. Так что стало уж и непонятно, для чего и где казак «медны трубы выливает».