Андрейс Дрипе - Последний барьер

Он встает на четвереньки и трет ладони о прохладный цемент, то и дело поднося руки к глазам и убеждаясь, что все усилия напрасны.

В первый момент он даже не чувствует на своем плече чужой руки, он не слышал шагов, и только когда дежурный воспитатель встряхивает Зумента посильней, тот отскакивает в сторону и прячет руки за спину, как загнанный в угол клетки звереныш.

— Что, влип? — холодно замечает дежурный. — Не майся, заверни кран!

— Прибыла мать Зумента, и с ней какая-то девушка, — докладывает Киршкалну контролер.

Воспитатель выходит в коридор проходной. У двери стоят две, почти одного роста и сложения, женщины. Старшая выходит вперед; в одной руке у нее хозяйственная сумка, в другой паспорт. Взгляд ее недоверчив, но ярко накрашенный рот на всякий случай растянут в заискивающей улыбке. Вторая еще совсем юная, но ее смазливое личико имеет уже довольно потасканный вид; глаза с подсиненными веками недоуменно моргают. Она в ярко-красной нейлоновой куртке, слегка прикрывающей то место, откуда начинаются ноги, и никак нельзя сказать, есть ли на гостье еще какая-нибудь одежда, поскольку черные ажурные чулки убегают прямо под куртку.

— Я воспитатель Николая Зумента, — здоровается Киршкалн, и женщина, спрятав паспорт в сумку, протягивает ему руку с лакированными ногтями.

— К сыну мы приехали, — говорит она.

— Насколько мне известно, сестры у Николая нету, — смотрит Киршкалн на накрашенную девицу.

— Она ему двоюродная, — поспешно поясняет женщина.

— С двоюродными свидания не разрешаются, — говорит Киршкалн матери, затем обращается к девушке: — Вам придется обождать за воротами.

— А может, разрешите? Ей так хотелось повидать Колю.

Теперь голос у женщины воркующий и ласковый, а улыбка уже на пол-лица. Она придвигается чуть ближе, на губах отчетливо видны крошки лиловой помады, и в нос Киршкалну ударяет острый аромат духов.

— Нельзя! Вы пойдете со мной, а эту гражданочку, — говорит он контролеру, показывая на девушку, — выпустите наружу.

Киршкалн уверен, что это и есть Зументова Пума.

— Хи! — слышит он, как позади не то хихикнули, не то фыркнули, и двери закрылись.

Проводив мать в комнатку для беседы, Киршкалн просит его извинить и возвращается в проходную.

— За сестренкой понаблюдайте! Позвоните на посты! У нее всякое может быть на уме.

— Сына своего, к сожалению, вы сию минуту повидать не сможете, — возвратясь, говорит он матери Зумента. — Николай в дисциплинарном изоляторе. — Киршкалн смотрит на часы. — Его выпустят через час двадцать минут, когда закончатся пять суток его наказания.

— Господи, да за что же это такое? Чего же Коля наделал?

— Организовал вымогательство денег у воспитанников и избиение своих товарищей. Так что, как видите, ничего приятного и утешительного я вам сообщить не могу.

— Разве здесь это возможно? Почему же вы за ним не смотрите?

— Если как следует постараться, кое-что возможно даже — здесь. А нас лучше уж не упрекайте, у вас на это нет ни малейшего права.

— Как это — нету права? Я все-таки мать.

— Нет, я вас матерью не считаю.

— Чего?! — не веря своим ушам, переспрашивает женщина.

На какой-то миг она кривит рот в иронической улыбке, откидывает назад голову, и кажется, вот-вот закатится пошленьким смехом. Затем губы перекашиваются, лицо вдруг делается старым и увядшим. Плечи ее опускаются, голова никнет, и Киршкалну видны лишь эти угловатые плечи и темные, завитые волосы, к которым кое-где пристали чешуйки перхоти. Когда мать Зумента вновь поднимает глаза, губы ее сжаты и лицо лишено выражения, лишь на желтоватой коже возле ямки меж ключиц нервно пульсирует вена.

— А я… я ничего не могла поделать. Не знаю. — Ладони сложенных на коленях рук приподнимаются в стороны в бессильном жесте. — Ума, видно, маловато, не сумела. Что делать. Старалась как могла, но… — Руки снова шевельнулись. Она подняла было взгляд на воспитателя, но тут же отворачивается к окну и застывает в неподвижности. — Одна. Все одна и одна. Где вам понять!.. — Слова тяжелые, с трудом переваливают через губы.

Киршкалн молчит. Что ей на это сказать? Тяжело, конечно же тяжело.

Женщина, сидящая перед ним, сейчас ему гораздо ближе, чем та раскрашенная маска, что стояла и улыбалась в проходной рядом с Пумой или две минуты назад вызывающим топом задавала ему вопросы. Потому он и оставляет при себе то, что хотел бы сказать.

Есть матери, которые и в одиночку выращивают достойных сыновей. В бедности живут, нуждаются, но растят. Эта мать не смогла сделать из сына человека.