Андрейс Дрипе - Последний барьер

— Что вам сказать?.. Я хотел вас увидеть, узнать, как выглядит человек, который Валдису близок. Тогда, быть может, Валдис мне тоже станет ближе и понятней. И еще: даже сейчас вы можете сделать для него очень много. Женщина. — Он окидывает Расму взглядом и хочет поменять серьезное слово «женщина» на более игривое «девушка», но, заметив у нее в глазах, которые вдруг потемнели и стали бездонно глубокими, ту удивительную силу и готовность к самопожертвованию-, силу, красивей которой, наверно, нет на свете, Киршкалн повторяет: — Женщина, любящая, разумеется, может сделать больше, чем все воспитатели, взятые вместе. Я не хочу вас убеждать, будто Валдису там очень хорошо и у него легко на душе. Это далеко не так. Потому я сюда и приехал. Он должен знать, что его ждут, что есть человек, который в него верит и кому он может верить. Безусловно, есть мать, но от нее тут, возможно, будет меньше пользы, чем от вас. К сожалению, так уж устроен мир: настает пора, когда мать вынуждена уступить дорогу другой. И если Валдис будет знать, что в мыслях вы и теперь с ним неразлучны, его путь назад, к остальным людям, будет легче.

Расма впитывает каждое слово, рот ее слегка приоткрыт и глаза светятся надеждой.

— Но каким же образом я могу ему помочь?

— Пишите! Пишите о себе, о своих переживаниях, о своих чувствах, о добром и красивом, что было и что ждет впереди.

— Но ведь писать имеют право только родственники?

— Верно, но для вас будет сделано исключение. Я об этом позабочусь.

— Это же бесчеловечно — запрещать переписку, — в голосе Расмы наивное возмущение.

Киршкалн едва заметно улыбается.

— Все зависит от того, что пишут и кто пишет. Я же сказал: вам можно.

Перед мысленным взором воспитателя возникают вороха этих пустых писулек, которые приходилось конфисковывать, не содержавших ничего, кроме пошлой похвальбы, примитивно замаскированных сведений и наставлений от прежних дружков и подружек, описаний пьянок и драк, подзадоривания «быстрей ломать срок» и возвращаться в старую компанию. От этих «писем» разит дубовой тупостью и нищетой духа, и впору пожалеть о том, что эти парни и девчонки вообще знакомы с грамотой. Но не рассказывать же об этом Расме! Ведь приходит много хороших и красивых писем.

— И еще одна маленькая просьба. Пожалуй, лучше, если Валдис не будет знать о нашей встрече, чтобы не было у него повода подумать о ней превратно, — вы меня понимаете? Ведь вы писали бы и так, без этого разговора, если бы знали, что ваши письма дойдут до него.

— Да, я понимаю. А письма там… сперва проверяют?

— Да, к сожалению, это необходимо по ряду соображений.

— По как же можно писать со всей откровенностью, если… если читают другие? Если… — девушка не договаривает, но Киршкалну понятно, что она хочет сказать.

— Письма читают лишь немногие сотрудники колонии. Можете поверить, они никому не рассказывают их содержание. Письма, адресованные Валдису, должен читать я. — Киршкалн встает и подходит к Расме. — Я вам доверяю и ваших писем читать не буду. Знаю, что в них не может быть ничего такого, что может пойти во вред Валдису. Договорились?

Прохладная узенькая ладошка Расмы исчезает в широкой руке воспитателя.

— Вы добрый! — вырывается у нее как вздох.

— Ну, ну, не следует спешить с такими признаниями, — смеется Киршкалн. — Поблагодарите Валдисову маму за все. Я не смогу ее дождаться, мне на поезд.

Расма стоит в дверях и смотрит, как он надевает шинель, как берет фуражку, наблюдает за каждым движением.

— Там страшно? — собирается она с духом и задает вопрос, который, видно, давно не дает ей покоя.

— Страшно? — переспрашивает Киршкалн и задумывается. — Страшно то, что в нашем государстве еще существуют такие заведения, как колонии, и то, что кое-кто из ребят гордится тем, что попал туда. Конечно, ничего приятного там нет. Но если вы себе представляете темные камеры, решетки на окнах, звяканье ключей, хлеб и воду, как в романах о средневековье, — усмехается Киршкалн, — то, разумеется, ничего подобного там нет. Всего вам наилучшего!

Валдис ждет воскресного дня и ненавидит воскресенья за долготу и скуку. С утра уборка помещений и Обязательный киносеанс вечером. Если не считать построений на завтрак, обед и ужин, остальное время не занято. Почти все ребята на спортплощадке, в спальне лишь те, у кого свидание с родителями. В ожидании вызова они утюжат брюки, гадают, кто приедет и что привезет.

Валдис знает — к нему не приедет никто, и слава богу. Он стоит у окна в коридоре на втором этаже школы. Отсюда дальше всего видно пространство над оградой колонии. Тут можно спокойно думать — никто не помешает, но чем больше времени он изводит на раздумья, тем ему тяжелей, однако в самой этой тяжести заключена какая-то непонятная и пугающая притягательность.