Вера Дорофеева - Истории без любви

На площадке у ворот второго корпуса какой-то нахал из молодых уже занял место своим горбатым «Запорожцем». И Лие Мироновне пришлось ювелирно парковать своего «жигуленка»: бампер в бампер. Теперь в конце дня «молодой нахал» побегает по институтским коридорам, чтобы разыскать ее и выехать. Ничего, нахалов надо учить. Ведь все в институте знают, что на этом месте она ставит машину лет пятнадцать...

Утро было сухим и теплым, обещая еще один полнокровный день благодатного бабьего лета. И хотя ее ждали дела и один вопрос с нефтяниками Тюмени надо было решить немедленно, Лия Мироновна долго запирала машину и затем не торопясь пошла к главному корпусу. Деревья еще стояли в листве, но было грустно. Наверное, из-за сна, который видела Лия Мироновна в сентябрьскую ночь сорок первого года там, на Урале, и который живет в памяти уже тридцать четыре года...

Ветеран ИЭС, старший научный сотрудник, кандидат технических наук Лия Мироновна Гутман.

— В сорок первом я уехала из Киева с головной группой патоновцев в «научном» вагоне. Еще в 1939 году был построен сварной товарный вагон — пульман облегченного типа. На нем предполагалось провести вибрационные и ударные испытания. Права хождения по железным дорогам он, естественно, не имел. Но в дни жестоких боев за Киев, непрерывных яростных бомбежек никто о соблюдении правил не думал. Поэтому мы спешно погрузили в «научный» вагон ценное оборудование и отправились в путь. С мамой я так и не попрощалась, не успела. Думала, что встретимся в Тагиле, а она заболела и не смогла эвакуироваться.

На Урале мы прежде всего стали грузчиками и снабженцами. Выбивали помещение для лабораторий, жилье для сотрудников, которые с большим эшелоном тянулись по дорогам России в числе других, кого война согнала с родных мест. Мы перетаскивали на себе из «научного» вагона оборудование в пристройку одного из цехов, которую выделили институту на Уралвагонзаводе. И слушали, слушали, слушали сводки Совинформбюро, в которых были такие слова: «Упорные оборонительные бои в районе Киева...»

Мы все тогда рвались на фронт. И я знаю, что Дятлов, Аснис и Раевский тайком от всех обсуждали вопрос, как все же попасть в армию. Мы с Соней Островской тоже ходили в военкомат. К тому времени в Тагил уже приехал Батя. То ли он понял, что творится с его сотрудниками, то ли до него уже дошли какие-то слухи, только однажды он сказал Аснису, который был у нас парторгом: «Вы этих молодых дур (имелись в виду мы с Соней) на фронт не пускайте. А то с маху одного немца убьют и сами погибнут. Здесь больше пользы принесут. Нам столько предстоит сделать».

Мы еще ночевали все в одной комнате — по-походному. И вот в ночь с 22 на 23 сентября мне приснился сон. Кирпичная стена, узкая лестница, ведущая куда-то вниз, и мама со своей знаменитой распущенной косой, словно уплывающая в черноту... Это было так страшно, что хотелось кричать. Я проснулась. Была глубокая ночь. Все устали за день смертельно и крепко спали. Но почему-то бодрствовал Владимир Иванович Дятлов. Я шепотом рассказала ему про сон. Он так же шепотом успокаивал меня, говорил, что еще ничего не известно. Так мы и прошептались до рассвета...

На следующий день услышали очередную сводку: «...Наши войска оставили город Киев». Фашисты и наш город. Это было дико, страшно! Каждый из нас в те дни больше молчал. Не было сил разговаривать.

Через три года я вернулась в Киев и узнала, что ночь с 22 на 23 сентября была кануном Бабьего Яра. Еще никто из оставшихся в городе не предполагал, что такое может случиться. Но мама, видно, чувствовала. «Ах мои косы, наверное, в последний раз я вас заплетаю». Она просила соседок передать нам с братом, что прощает нам все наши проступки, которые были у нас в детстве и молодости. Завещала нам жить, как прежде... Но все это я узнала через три года. А их надо было прожить...

Быт наш в Нижнем Тагиле был суров и скуден, как у всех в те годы. Тесные комнаты, железные койки, на них мы падали, приходя с работы, и засыпали мертвым сном, жидкие супы и каши в заводской столовой. Очереди в магазине, когда по карточкам на талоны «жир» и «масло» выдавали свиной смалец.

Такая жизнь была не только у нас, младших научных сотрудников, но и у самого Бати, даром, что академик. Небольшая комната в коммунальной квартире на пятерых взрослых людей. Подсобный огород с участком в две сотки, там Евгений Оскарович сам сажал, окучивал и копал картошку. Преимуществом у академика был лишь персональный «экипаж», на котором он, семидесятилетний старик, в любое время суток, в любую непогоду добирался на завод, случалось, и ночью.