Отиа Иоселиани - Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина

— Нет, Ганс, ты не знаешь мою маму. Когда война кончится…

— Я повидаю ее…

— Повидай, Ганс, и, знаешь, что скажи? Что я жив и скоро вернусь, нет, нет. Этому она не поверит… скажи, что меня ранили…

— Скажу.

— Что меня ранили и что мы вместе лежали в госпитале, в одном из немецких городов, где-нибудь подальше от нее.

— Разве не все равно?

— Нет, Ганс, чем дальше, тем лучше. Больше времени пойдет на дорогу.

— А зачем ей туда ездить?

— Как ты не поймешь, Ганс? Я умер в том городе, в госпитале, ты укажешь ей какую-нибудь безымянную могилу.

Штуте внимательно всмотрелся в друга.

— Все равно, чью; ведь она будет меня оплакивать. А в долгой дороге боль притупится. Она будет думать… будет готовиться…

— Клаус, я все сделаю, ты только не разговаривай.

— Я больше ничего не скажу. — Он замолчал.

Гуца плакала. Таджи расширившимися глазами смотрела то на нее, то на немцев.

— Фрейлейн! — улыбнулся опять умирающий. — Я ведь не для того, чтобы вы плакали. Я знаю, так лучше для меня… Тебя не удивляет, Ганс, что мать не может меня оплакать, а оплакивает пленница, которая, казалось бы, должна радоваться моей смерти…

Штуте не удивлялся. Он понял, что бедняга Клаус за несколько дней прожил целую жизнь и все знал.

Гуца закрыла лицо руками.

— Вы правда плачете? — с радостным изумлением спросил Клаус. — Когда мужчинам тяжело, я не вижу, они скрывают боль. А моя мама плакала даже от радости.

Вдруг он нахмурился. На лице обозначились морщины. Теперь он не был похож на мальчика.

— Воды…

Ганс обернулся, ища котелок.

— Погоди, — Клаус остановил его слабым движением, — не обижайся, Ганс…

Штуте не понял его.

— Не обижайся… — Клаус смутился, опять становясь похожим на застенчивого отрока.

— Говори, Клаус, я не обижусь…

— Пусть фрейлейн подаст мне воду…

— Ладно, Клаус, — сказал Ганс и умоляюще взглянул на Гуцу.

Гуца взяла котелок и поднесла к губам умирающего, но у того не хватило сил, и он наверняка уронил бы голову, если б Гуца не поддержала ее, когда она поднесла котелок к губам, Клаус взглянул в глаза молодой женщине и, не пригубив котелка, улыбнулся:

— Вы думаете, я пить хотел?..

Гуца смотрела на него, исполненная скорби и сожаления, и еще противоречивых, тяжелых чувств, разрывавших ей сердце. Потом наклонилась и тихо сказала:

— Я хочу поцеловать вас, Клаус.

— Да, фрейлейн, меня никто не целовал, кроме мамы.

Ветер занес в пещеру холодные капли дождя.

Сумерки сгущались.

Двое немцев вынесли завернутого в шинель покойника и на веревках спустили с площадки. Опускали так бережно, словно в шинель был завернут новорожденный младенец. Опустили на всю длину веревки, а сами пошли по тропинке. Высокий, тот, который ходил на родник, шел так неосторожно, что несколько раз чуть не сорвался с тропки. Второму, приземистому и поджарому, стоило больших трудов добраться до низу. Но прежде, чем он одолел спуск, высокий, как ребенка, принял на руки завернутое в шинель тело и пошел по усыпанному щебнем склону. Он все шел и шел, разглядывая склон, словно не находил подходящего места для могилы, пока второй не догнал его и не потянул за рукав. Они положили тело на землю и вдвоем долго рыли могилу.

Потом высокий опять поднял на руки завернутое в шинель тело, присел на край могилы, свесил в нее ноги, спрыгнул, очень осторожно и бережно уложил мертвого на дно могилы и поправил ему голову. На мертвом не было шапки; из шинели высовывалась светлая, коротко остриженная голова. Высокий рассеянно пошарил руками по мундиру, потом снял с головы пилотку и накрыл ею лицо мертвеца, застегнул на нем шинель доверху, выпрямился и все стоял и стоял. Второй немец, оставшийся наверху, кивнул ему на скалу, пора, мол, возвращаться.

Высокий вылез из могилы и сел возле нее. Поджарый перекрестил мертвеца и хотел засыпать, но высокий схватил его за руки и повел за собой. Они отобрали в ущелье плоские камни покрупнее, подтащили к могиле. Пожилой остановился, видимо, запыхавшись, молодой опять пошел к скале. Он выложил могилу камнями, долго подгоняя и переставляя их, потом поспешно вылез и стал торопливо засыпать. Невысокий холмик еще раз обложили камнями. К изголовью прикатили обкатанный валун, выкопали под него лунку, утвердили, примяли землю вокруг и пошли назад.

Перед уходом пожилой еще раз перекрестил могилу и побрел вслед за молодым. Тот больше не оглядывался.