Отиа Иоселиани - Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина

— Изыди! — прошептал Даниэль, потом повернулся к востоку и перекрестился: — Заступник мой еси и прибежище мое, бог мой и уповаю на него… Изыди, нечистая сила! — Он хотел плюнуть, но слюны не было.

Все. Теперь ему не защитить себя. Вон и черти отовсюду набежали, по его душу пожаловали. Вон один присел на рюкзак, другой — пониже, третий между ног скачет. Хвосты закрутили, рожицы скривили и махонькими носами нюхают Даниэля. Нюхают и подбираются поближе. Лезут под мышки, суют в рот свернутые в трубки бумажки и вдувают смрадный дух.

— Изыди! — крикнул Даниэль.

От его крика черти вдруг выросли до потолка, зашумели, закричали:

— В чем дело?

— Что еще!

— Изыди, злой дух!

— Это мы, Даниэль! Мы!

Но Даниэля не обманешь. Он божий человек и не даст чертям овладеть его душой. Он отбивается, отбивается изо всех сил, и руками, и ногами… Не трогайте его! Не троньте!..

— Прочь, искуситель!

— Кому это он?!

— Даниэль!..

— Спятил, бедняга…

— Очнись, слышишь?

— Прочь! — кричит Даниэль, — прочь! Изыди, сатана!..

Гуцу, казалось, ничто не могло удивить, но вероломство заступников отравило ей жизнь. Зачем они убили немца, которого сами пустили за водой? Еще больше удивлял ее Ганс: он из-за них ставит в опасность свою жизнь…

Бывают поступки и события, которые невозможно объяснить. До сих пер Гуце было ясно, что пленницы нужны немцам, как заложницы, для собственного спасения. Теперь немцы видят, что воду им не дали, стало быть, лишили жизни. Пленницы оказались приманкой, с помощью которой одного из них вывели из пещеры, и, избавившись от них, они избавятся от несостоятельных надежд и выстрелов в спину — только и всего.

Сильный, широкоплечий Штуте стоит у входа в пещеру и никого к ним не подпускает, хотя знает, что этого ему не простят.

Как ни трудно было поверить в это, Гуца все больше убеждалась, что у Ганса не было никаких планов, никаких намерений, связанных со спасением пленниц. Гуца вспомнила теперь все: его слова, поступки, и сердце ее еще больше болело от того, что она не понимала этого человека и оскорбляла его недоверием.

Таджи тоже не отрывала глаз от стоявшего у входа немца: наивная горянка не могла вымолвить от удивления ни слова.

Ганс не предал своих, нет. Он знает, что пленницы не виноваты, и защищает их. Защищает не врагов от своих, а себя самого, то, что он считает правильным и справедливым — Клауса, Гуцу, Таджи…

— Ганс, — слабо простонал умирающий.

«Никак не отмучается, бедняга…» — подумала Гуца.

Штуте словно не слышал.

— Ганс, нас обманули?.. Фрейлейн…

Гуца промолчала. Тогда Таджи коснулась ее плеча и глазами указала на Клауса.

— Вы не бойтесь… — сказал умирающий.

— Я не боюсь, — ответила Гуца. Она и в самом деле не боялась. Для нее все потеряло цену.

— Фрейлейн… ведь вы для меня попросили воду, — Клаусу хотелось верить, что о нем беспокоился не только Ганс, но и Гуца, и Таджи. Ему хотелось сохранить хотя бы призрачную веру в человека.

— Скажите, фрейлейн, ведь вы для меня просили воду?

— Да.

— Я знал, что для меня… Как было бы хорошо, если б они не выстрелили.

— Это не они, — неуверенно сказала Гуца.

— Наши ребята не стреляли, — прошептала Таджи.

— Вон и девочка говорит… — Клаус помолчал, словно собираясь с силами, и с виноватым видом объяснил: — Тогда очень хотелось пить. И тебя я потому укусил, Ганс…

— Замолчи, Клаус!..

— Теперь жажда прошла. Тяжелее, но пить не так хочется. Ты ведь веришь, Ганс, что они для меня попросили воду?

— Верю.

— Сядь. Теперь ночь, они до утра не выйдут. А выйдут, все равно пленницы ни при чем. Во всем я виноват.

— Они этого не знают.

— Я скажу, если они придут. Ты сядь ко мне поближе.

Сдерживая охватившую его дрожь, Штуте шагнул в глубь пещеры и присел. Стало тихо. В эту ночь Бауману дышалось особенно трудно.

— Может, поспишь?..

— Я думаю, Ганс…

— Давай перевяжу рану.

— Нет, не хочу. Рана не беспокоит, воздуха только не хватает. В горах воздух разряженный.

— Когда очень высоко.

— Вам тоже трудно дышать?

— Да…

— Вам трудно дышать, потому что, обер-лейтенант и Альфред…

— Замолчи, Клаус…

— Когда я умру, сбросьте меня вниз.

— Замолчи! — крикнул Штуте.

— Ладно, не буду… О другом поговорим… Вот на таком расстоянии, как до тебя… нет, немного поближе, мама ставила мне на ночь воду в прозрачном графине…

— Клаус!

— Знаешь, почему я вспомнил? Мне не так уж хочется пить… просто смешно — маму вспомнил…