Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

«Ага, своя», — многозначительно поддакнула Екатерина Михайловна.

Она поднялась, лихорадочно прошлась по комнате. Неужели ее обманул Серж? Пообещал, а сам не придет, а?

Когда Екатерина Михайловна еще училась в школе, к ним приехал гость и назвался двоюродным братом жены отца. Он прикатил оттуда, откуда происходил род Прокиных и где, уже в давнее время, проживали отец с матерью. Гость пробыл два дня и два дня ходил молчком, на третий засобирался в дорогу.

«Михаил, — сказал он и протер шершавой ладонью шершавые губы, — подь сюда, разговор имеется». Немой заговорил!

Отец подошел:

«Чего надо?»

«Мне деньги требуются».

«Какие еще деньги?»

«Ну… Сам знаешь». — Двоюродный брат матери, по имени Венедикт, чего-то недоговаривал.

Отец недовольно взвизгнул и позвал того на улицу: айда, там доведут разговор до конца.

Венедикт пораздумывал, пораздумывал, но вышел.

Зашли в сарай.

Екатерина Михайловна, в то время еще Катька, как раз давала корове сено. Услышав мужские голоса, притаилась, любопытно вдруг стало, о чем это отец и гость так возбужденно спорят? Она вообще росла любопытной.

Зайдя в сарай, отец спросил Венедикта: чего ради он требует с него деньги? Тот объяснил:

«Ты меня просил молчать, что у вас дочка приемная? Просил? Чего онемел?

«Ну просил».

«Я и дальше буду молчать, коль дашь деньги».

«Деньги возьмешь с возвратом?»

«Ну нет, Михаил. У нас будет сделка: ты мне деньги, я ставлю рот на замок, вот как должен идти уговор, понял?»

Отец помолчал, похоже, решал, как ему быть: давать деньги или не давать.

«Сколько?»

«Чего — «сколько»?»

«Денег тебе давать сколько?»

«А-а, — сообразил Венедикт и оживился: — Триста».

«Триста? Много. Сто».

«Сто не пойдет. За сто мараться не буду».

«Сколько же тебе?»

«Я сказал, — стоял на своем Венедикт, — триста».

«Хорошо, сто пятьдесят», — торговался отец.

«Триста — и вся недолга. Ни на йоту не отступлю, не уговаривай».

Отец, как и в доме, снова недовольно взвизгнул. Но делать ему было нечего, он пошел в комнату, взял деньги и вернулся.

«Поторгуемся, а, Венедикт? — Он, по-видимому, еще не терял надежды сократить плату. — Люди мы иль не люди, можем друг друга понять иль не можем?»

«Не можем! — решительно ответил Венедикт. — Я же сказал русским языком, не еврейским».

Отец язвительно усмехнулся:

«Говоришь-то не по-еврейски, верно, а поступаешь, как последний жид», — и неохотно протянул тому деньги: — На, возьми и подавись ими».

«Мишка-а, — пригрозил гость, — веди себя правильно! Без оскорблений, пожалуйста!»

«Где тебя выписали на мою голову?!»

«Мишка-а, без оскорблений, еще раз прошу!»

«Ладно, ладно — без оскорблений… Ограбил и еще… Чего стоишь, собирайся и езжай к себе на родину, вон деньги есть уже у тебя. И здравствуй там… И никакая вас гнида не берет!»

«Мишка!»

«Ну чего, чего мишкаешь? Сорок семь лет, как Мишкой зовут!»

Отец было собрался выходить из сарая, посчитав: разговор окончен, но Венедикт и не помышлял этого делать.

«Погодь, погодь, Мишка, — остановил он брата жены. — У меня еще вопрос к тебе».

Тот насторожился.

«За Тамаху Еламову, которую снасильничал ты и которая, рожая от тебя дитенка, померла, прошу еще триста рублей».

Что было дальше, чем окончился их разговор, Катька не знала, она закрыла рот руками и пулей вынеслась из сарая, отец и Венедикт только успели ее проводить глазами.

И все же она проявила силу воли и никому о том не рассказала, даже матери — кому оно нужно, чужое горе? Его у всякого своего предостаточно.

И теперь не рассказывает, в себе держит ту горькую полынную правду.

Сержа не было.

Екатерина Михайловна, отчаявшись, убрала все со стола, разложив по местам, переоделась в халат и принялась за вечерний туалет.

В полночь она легла.

Екатерина Михайловна лежала, но все еще прислушивалась: а вдруг раздастся звонок?

Она засыпала — звонка не было.

Звонок послышался утром.

Екатерина Михайловна вскочила, торопливо набросила халат, на ходу расчесалась и побежала открывать дверь — ну она и задаст сейчас Сержу, что он ее обманул и не пришел вечером.

По ту сторону порога стоял Иван Чухлов. Екатерина Михайловна смотрела на него и не верила своим глазам: неужели это Бес?

Он! Он! Он!

— Любимый ты мой! — И она прямо в халате, причем полураспахнутом, бросилась тому на грудь.

Два дня подряд Ванька с дедом Матвеем ходил на Юхимку и заготавливал сено, дело как будто бы подвигалось, трава и вправду оказалась густой, упругой и довольно высокой, так что сосед не обманул. На третий он засобирался вдруг в город, решил к Катерине съездить. Для этого уговорил тетку Ульяну сходить к Прокиным и попросить адрес дочери, только пусть, предупредил, не называет истинную причину, и не к отцу обращается, а к матери — Глафире, та все-таки попроще.