Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

Вот этот самый Ванька Чухлов, Ванька-Бес, и возвращался как раз сейчас в родные места. Его отпустили досрочно, но не по амнистии, не потому, что он там хорошо работал, хотя так оно и было, — по иной причине. На заводе случился пожар. От огня могло произойти электрическое замыкание, это еще более усугубило бы ситуацию. Никто не видел, как Ванька Чухлов бросился в огненную стихию и с риском для жизни перерубил высоковольтный кабель. Его нашли потом, врачи все сделали, чтоб смельчака поставить на ноги.

От райцентра, где довелось сойти с поезда, до Кирпилей Ванька подъехал на попутке. Водитель, парень молодой, оказался добродушным: когда Ванька полез в карман за рублем, тот покосился недовольно. Но, но, не балуй, сказал он ему, не для того подбирал, чтоб с земляка последнюю копейку сдирать, чай, не лишняя, и указал на потертую телогрейку: он понимает, откуда, из каких мест его пассажир держит путь, не маленький, кажется. Ванька поблагодарил водителя и, выставляя вперед правую негнущуюся ногу, вылез из кабины.

Он, между прочим, специально попросил, чтоб ему остановили у околицы — нечего днем по селу выхрамывать, чужой глаз навлекать, обождет, когда надвинутся сумерки, они уж не за горами. Он отошел от дороги, облюбовал себе высушенный весенним солнцем ком земли и опустился на него.

Он сидел так долго, пристально наблюдая, как медленно-медленно падал красный диск солнца, как на бирюзовом куполе неба вдруг серебристо взблескивала малюсенькая точка-самолет и, подобно летящей комете в звездной ночи, разрезала его пополам, чутко прислушиваясь к различным звукам: то к писку комара, то к крику птиц, то к внезапному лаю чьей-то собаки, и душевно отдыхал — он снова дома, на месте. Какая благодать!

В эти минуты ему почему-то вспомнилось детство, в далекой дали виделись мать и отец и совсем крупно и отчетливо представлялась тетка Уля, подвижная, говорливая женщина, с маленькими пронизывающими глазками и почти всегда хмурым лицом. Тетка его воспитывала, а мать и отец… О них, пожалуй, одно лишь осталось воспоминание, когда они торопливо готовились к отъезду: отец нервничает, кричит, мать помалкивает, будто чувствует вину. Небольшого росточка отец, уже начавший лысеть, и совсем крохотная мать, слегка сгорбленная… И опять он нервничает, кричит, а она помалкивает. Какую все-таки вину тогда испытывала мать, перед кем?..

Куда они уехали, добивался Ванька у тетки, подрастая, где они сейчас? А бог их знает, пожимала плечами Ульяна, пути господни неисповедимы, сказали: покатили за деньгами большими, как заработают, так и вернутся, и добавляла, что, видать, не заработали еще. Он, раздосадованный, опять к ней лез: как же так, столько годов минуло, а их нет и нет?! А ты жди, желая, вероятно, хоть как-то утешить мальца, подсказывала ему тетка, ты не переставай ждать — и они вернутся.

Не вернулись мать с отцом, по-видимому, что-то с ними случилось плохое там, иначе бы заявились.

Поначалу тетка не знала, как быть ей с племяшем. От обуза, от обуза свалилась на ее голову, ворчала недовольно она, своих детей бог не дал, так чужого подсунул, и кого — беса настоящего! Тетка не раз бегала в Кирпилинский детский дом к заведующему Филюшину и вела с тем переговоры, чтоб взял он к себе племяша ее. Филюшин наотрез брать отказывался: у него своих таких предостаточно, будет с этим еще возиться, в другой детский дом пусть везет.

И тетка Ульяна однажды отважилась, когда Ванька в очередной раз накуролесил. Со своей ребятней он забрался на площадку тракторной бригады и поснимал с сеялок гофрированные резиновые трубки (зачем они им понадобились?). Благо, не все трубки извели и часть еще можно было вернуть, а за остальные тетка своими кровными рассчитывалась, с нее брали штраф. Ох и разозлилась она тогда на племяша: коль бы не сбежал в те дни, не спрятался, на части бы разодрала. Ну и так ему тетка не простила. Когда Ванька в доме объявился, руки в боки и — на него: а ну, дескать, собирайся, повезет сдавать в ближайший детский дом, раз в Кирпилях не принимают. И отправила племяша. Ванька помнит, как просил у нее прощения: не будет больше, смирнее столба телеграфного вести себя станет, ан она не поверила и не простила. Но то сразу, а чуть погодя уже и отходить начала. Один раз приехала проведать, другой, а на третий совсем забрала: плохо ему там, бедненькому, не-ет, пусть проказничает, зато дома живет, у родной тетки.

Так Ванька и остался с ней, с теткой Ульяной, пока не вырос и пока не осудили его.