Александр Старостин - Второй круг

Стояла свежая погода, шла крутая волна, и о том, чтобы «подсесть», не могло быть и речи. Филиппыч, однако, сел, нарушая все инструкции, которые, как известно, пишут в авиации красным по белому. На льдине оказались люди с потопленной фашистами шхуны. Излишне говорить об их состоянии. Скажем только, что двое суток среди моря, без надежды на спасение, когда льдина обтаивает с каждым часом, не забудутся ими до гробовой доски.

Пострадавших взяли на борт и разместили как сельдей в бочке, а может, и поплотнее.

Попытка произвести взлет, само собой, не удалась, так как гидроплан был перегружен сверх всякой меры и не мог встать на редан. Пришлось идти проливом, по минным полям, делая вид, будто не существует вражеских подводных лодок. Филиппыч и весь его экипаж (второй пилот — юный тогда Мамонт) превратились в моряков. «Моряками» они были сто пятьдесят миль, пока не выработалась часть горючего и не удалось взлететь на облегченной машине.

Инженер Росанов возился со створками грузовой кабины самолета Ан-12. Увидев Филиппыча, подошел к нему. Тут же возник и нагловатый техник Лысенко по кличке Академик и закурил. Стали глядеть на самолет, который выруливал на старт.

Лицо Филиппыча было отрешенно. Его левая рука непроизвольно сделала жест, который мог бы напомнить движение при включении тумблера радиостанции. И Росанов вдруг догадался, что Филиппыч мыслями сейчас в кабине. И три часа он не просто глядел на самолеты — он работал. Взлетал и садился.

Филиппыч весь подобрался. Губы его слегка поводило.

Вот самолет остановился на старте. Филиппыч запросил разрешение на взлет. Снял машину со стояночного тормоза и нажал на педали, удерживая ее на месте. Механик медленно вывел двигатели на взлетный режим — раздался рев, от которого задрожала вода в лужице. Отпустил педали. Самолет вначале медленно — еще можно было видеть в его полированном брюхе отражение стыков бетонных плит, — а потом все быстрее и быстрее, с оглушительным звуком раздираемой крепчайшей ткани пошел на взлет. Вот приподнял нос, и между колесами и бетонкой появился просвет. В плоскостях на мгновение мелькнуло зеленым дымом отражение леса — последнее, что связывало самолет с землей, — через мгновение он принадлежал только небу.

Филиппыч вернулся на землю, перевел дух и буркнул себе под нос:

— Подорвал на малой скорости… Зар-раза! Ну я ему…

Лысенко, глядя с придурковатой насмешливостью на Филиппыча, спросил:

— А ты бы, Филиппыч, сумел взлететь на таком лайнере?

— На этом? — Филиппыч задумался. — Если механик запустит моторы, отчего бы не суметь? Навигационные приборы те же. Гляди на ГПК [1] Гирополукомпас. да на авиагоризонт…

— А не врешь?

Филиппыч свирепо поглядел из-под седых, изогнутых, как пропеллеры, бровей на Лысенко.

— Ну-ка иди работать! — сказал он. — Раскурился! Ак-ка-демик!

Пожалуй, он и в самом деле взлетел бы. Но Росанов думал не о том. Он думал о тех людях, которых Филиппыч когда-то снял со льдины.

— Филиппыч, — сказал он, — был ли на вашей памяти случай, чтобы самолет сожгли на земле, как борт «три шестерки»?

Филиппыч повернул к Росанову голову и разразился такими пожеланиями, что, исполнись хоть самое безобидное из них, и бедный Мишкин (непосредственный виновник происшествия) с выросшим на лбу собачьим хвостом, разрубленный воздушным винтом на куски и вымоченный в баке МА-7 (машины для слива нечистот с самолета), обратился бы в пар. Кое-как до Росанова дошло, что подобного случая не знала отечественная авиация со времени Александра Можайского.

— Это ладно, — закончил Филиппыч, слегка успокаиваясь, — я думаю теперь не о самолете, а о последствиях. Ты понимаешь, что такое последствия?

— То, что бывает после, — предположил Росанов.

— «После, после», — передразнил Филиппыч, вряд ли удовлетворенный полнотой ответа, — в авиации все связано. Понял? И вообще везде все связано. Сделай что-то не так — и пошло и поехало. И чем дальше, тем страшнее. Как в сказке. У нас падать, так всем вместе.

Для наглядности он сцепил пальцы и поглядел на Росанова укоризненно.

— Вон, кстати, гляди, — сказал Филиппыч и поморщился.

Из микроавтобуса кое-кое-каквыбрался Мамонт — немолодой рослый мужчина с равнодушным лицом, на которое наложило свою печать спокойное осознание опасности профессии. За ним вылез Чик, то есть Чикаев, начальник технической базы и, следовательно, враг номер один Мамонта, тоже довольно крупный мужчина с меланхолическими усталыми глазами. За ними последовали представители других служб.