Виктор Пшеничников - Последние метры

- Миша, останови. Иди открывай ворота.- Собственный голос показался чужим.- Дремова на фланге бандиты убили.

В ту же минуту почувствовал: сзади ему в плечи, сминая погоны, вцепился Шпунтов - совсем еще мальчик - истошно повторяя:

- Что? Что?

Капитан не шелохнулся, и Шпунтов, придя в себя, тяжело сполз на свое место. Пресняк, держа в руках темную, издалека похожую на тяжелую гантелю телефонную трубку, все еще медлил.

- Чего ждете? - строго спросил Лагунцов.- Открывайте ворота - и домой!

Дремов… Вот он стоит, как прежде, перед глазами! живой, невредимый, всем доступный и близкий. Вот протянул плавным движением руку, указывая на что-то, видное ему одному, вот заговорил с тобой, а ты, сколько ни силишься, не разберешь ни единого слова, хотя точно знаешь, что ведь говорит он, говорит! - потому что губы его шевелятся, а от напряжения слегка подрагивает на шее синяя трепетная жилка; вот чем-то внезапно огорчился, и словно тень набежала на его лицо, мелькнула в глазах каким-то щемящим сожалением, никому не ведомой укоризной; вот вновь лицо разгладилось, стало безмятежным и радостным… Но уже что-то мешает тебе разглядеть его подробно, как прежде, какая-то дымка пала перед глазами, сгладив, размыв резкие черты… Уже откуда-то вторгается в тебя резкий, режущий слух, оскорбляющий все живое повтор: его нет, е-г-о н-е-т…

Нет человека! И Лагунцов невольно думал: как жестока, как порой несправедлива бывает судьба! Человек радовался солнцу, улыбался знакомым, друзьям,- и в какой-то ничтожный миг этого человека не стало… Странная мера у жизни! Странно то, что она кладет на чаши весов судьбы: двадцать лет и одно роковое мгновение…

Даже спустя много дней Лагунцов все еще не мог примириться с мыслью, что нет Дремова. Горечь, боль невосполнимой утраты жгли душу. Его уже нет и не будет среди тех, кто несет службу… В каждом, кто приходил на заставу - нескладных, почти ничего еще не умеющих восемнадцатилетних юношах,- Лагунцов видел и свою опору, и надежду на будущее. На его глазах улыбчивый паренек Саша Дремов постигал грамматику военного дела…

«Как теперь матери-то? - сокрушался Лагунцов.-

Она все слезы повыплачет, а как помочь ей, чем облегчить ее страдания…»

И Лагунцов вновь и вновь обращался к происшедшему, восстанавливая его во всех деталях, словно это могло что-либо изменить, задержать выход Дремова в тот роковой наряд на границу…

В тот день сержант Дремов наскоро собрался в наряд с рядовым Олейниковым. Инструктировал и отдавал им приказ на охрану границы старший лейтенант Завьялов. Получив приказ, Дремов бодро, с каким-то небывалым подъемом отчеканил:

- Есть выступить на охрану государственной границы Союза Советских Социалистических Республик!

Уже на выходе, хлопнув Олейникова по плечу, сказал напарнику:

- Вникай, Огарочек! А я пойду прощаться с границей…

«Попрощался!..» - Лагунцов сжал ладонями виски, пытаясь как можно яснее представить себе всю картину, словно неотлучно был третьим, незримым в парном наряде…

…Дойдя до центра, наряд свернул на фланг, двинулся по ластившейся к камышам скользкой тропинке. Луна над взгорочком лежала почти на земле - была на исходе ночь, с долгим поздним рассветом.

Миновали заросли вереска, за которыми Олейникову поначалу, в первые дни службы, всегда чудилось что-то враждебное. Прислушались, остановившись, когда вдалеке, у кромки чистой воды, тяжело ворохнулся оставшийся на зимовку хворый лебедь, которого пограничники заставы подкармливали, чем могли. Под ногами скрипели доски настила на коротких бревнышках, вросших в топь. Вода, просачиваясь сквозь щели в досках, тонко свистела, как туго натянутая рыболовная леска. Гребешки волн, попадая в лунный отсвет, отливали тяжелым серебром. Блики исчезали, вспыхивали другие.

- Огарочек! - перепрыгивая с досок на сухое, тихо позвал Дремов.- Чего такой грустный?

- По-моему, как всегда…

- Не скажи. Уж я-то тебя изучил:..

- А ты сегодня больно веселый,- осторожно заметил Олейников.

- Эх, Огарочек… Я ведь два года здесь ходил, каждый камешек, каждый кустик вот этими,- показал в темноте на руки,- обшарил. Потому и хочу с границей проститься. Может, завтра придет приказ - и до свидания. Так вот и уехать, не взглянув на границу? Шутишь, брат! Я потом бредить службой буду, и клясть себя буду, что не простился.

Они миновали последние метры гати, проложенной посуху, и начали спускаться с пригорочка к дозорной тропе. Дремов продолжал: