Франц Таурин: На Лене-реке

— Как звать парня? — спросила Федосья, утирая глаза.

— Иннокентием.

— Как моего, — вздохнула бедная мать, и слезы снова побежали по высохшим ее щекам.

Хаптагусов не вернулся ни к зиме, ни к следующему лету. Через несколько лет Федосья умерла. Теперь не осталось никого, кто мог бы выдать истинное происхождение Кеши. Без всякой опаски мог он называться Иннокентием Джерготовым.

Первую весть от отца Кеша получил уже Иннокентием Аммосовичем, учителем сельской школы.

Письмо пришло из Японии. Каким путем оно дошло, адресату не было известно. Письмо было короткое, деловое, без всяких родственных излияний.

Старик Хаптагусов, видимо, был хорошо осведомлен обо всем, что происходило в Приленске. Он извещал сына, что жив, хвалил за сноровку, с какою сын вышел в люди, сообщал, что надеется и сам вернуться на родину и что не так далек этот день. Сыну отец давал три наказа: первый — не забывать, кто был его отец и кем он должен был быть по праву; второй — войти в милость к тем, кто сегодня хозяева в Приленском крае; третий — узнать, живы ли три участника хаптагусовского отряда, и, не открываясь им до времени, быть готовым в нужную минуту найти их и связаться с ними. В числе трех названных был и Захар Шепелев.

Иннокентий Аммосович понял все, что было в строках и между строк родительского письма. Время было серьезное — начало тридцатых годов. В Приленском крае начиналась коллективизация, сопровождавшаяся яростными вспышками кулацкого сопротивления. На дальневосточных, не так уж далеких от Приленского края границах проявляли подозрительную активность японские воинские части. Под видом контрабандистов скопом переползали границу матерые японские разведчики.

Иннокентий Аммосович понял указания отца и, выражаясь официальным языком, принял их к исполнению.

Времени даром он не терял. К началу войны он уже заканчивал аспирантуру. Вторую весточку от родителя он получил летом сорок второго года. Она была полна плохо сдерживаемого ликования. Старик предвкушал близкое возвращение в родные края и советовал сыну быть готовым к большим событиям. В этом же письме он указал сыну его непосредственного начальника по службе Великой Японии, и с осени сорок второго года Иннокентий Аммосович с благословения родителя вступил на скользкий путь шпиона — изменника Родины и, захлебываясь от нетерпения, смакуя, перечитывал тяжелые сентябрьские и октябрьские сводки Информбюро, готовясь к роли приленского квислинга.

После окончания войны он был вместе со всем живым и мертвым инвентарем японской разведки передан новому, заокеанскому хозяину. Первая встреча с новым шефом состоялась во время поездки Джерготова в Москву, когда он сопровождал группу рабочих приленских предприятий.

И вот первое задание новых хозяев выполнялось плохо и грозило провалом.

Это было чревато опасностями, притом с обеих сторон. Правда, если бы Джерготову была предоставлена возможность оправдаться, он постарался бы свалить все на неуклюжие действия навязанного ему в подручные Максима Щелчкова. Но вряд ли кто будет выслушивать его оправдания. С неудачливыми шпионами не церемонятся…

Погруженный в такие невеселые мысли, Джерготов не заметил, как доехал до деревни. Отпустив машину, он прошел к избе Захара Шепелева, отыскал в установленном месте ключ от запора, замыкающего лодочную цепь, спустил лодку на воду и поплыл на остров…

— Где Максим? — спросил Джерготов, входя в сторожку.

— Не знаю, — ответил дед Захар и рассказал, что Максим прятался весь день в зарослях молодого тальника и, как только стемнело, уплыл на лодке, а еще утром его искал сперва низкорослый якутский юноша «с порченой щекой», потом высокая русская женщина.

«Она, — подумал Джерготов, — теперь одно спасенье: убрать ее как можно быстрее».

Не рассказал только дед Захар, что в ту же ночь приехали из города двое и тоже спрашивали Максима. Об этом деду Захару говорить было запрещено строго-настрого, и весь ход событий подсказывал старику, что теперь выгоднее слушаться представителей власти.

Выслушав рассказ старика, Джерготов понял, что это конец. Только теперь он почувствовал, как он одинок. Максим, которого он хотел сделать слепым орудием в своих руках, оказался умнее и уже исчез, оставив Джерготова одного расхлебывать кашу.

Иннокентий Аммосович почувствовал такой прилив бешеной злобы, что чуть не задохнулся от захлестнувшей его ярости.

Убрать Ольгу некому. Максим скрылся. Захара не заставишь. Всемогущий шеф далеко. Самому — страшно. Остается одно — бежать. Куда и как — обдумывать некогда. Бежать, бежать! Пока не поздно, бежать!