Кирилл Голованов - Море дышит велико

На следующий день после возвращения «Торока» в базу главный старшина Буланов постучался в каюту лейтенанта Чеголина с письмом в руках. Старшина команды просился на сутки домой. Его жену вместе с другими работниками хлебозавода командировали на лесозаготовки в Карелию сроком на два месяца. Причина не показалась Чеголину достаточно веской, особенно в данный момент, когда в стволы пушек была залита щелочь после пробных выстрелов.

— «Первым делом, первым делом самолеты», улыбнулся лейтенант.

Его логика на главного старшину не подействовала. Настаивая, тот попросил разрешения обратиться к старпому.

— Отставить. Занимайтесь делом! — рассердился Артём и прекратил бесполезный разговор.

Сосед по каюте долговязый Пекочка тоже получил депешу. Анечка кратко информировала его об отъезде к маме. Она соглашалась вернуться только «хозяйкой дома», то бишь комнаты, полученной по ордеру квартирно-эксплуатационной части гарнизона. Минёр воспринял это как дополнительное взыскание и возложил ответственность на черствого Выру. Естественно, Артём старался поддержать товарища и рассказал о его семейных неприятностях заместителю командира Тирешкину.

— На жилплощадь надежды мало, — ответил тот. — Ежели рассуждать логически, разве дадут ордер по первому году службы? Короче: «Не в свои сани не садись — пригодится воды напиться!»

Макар Платонович при этом хитро посмотрел и рассмеялся. Он любил переиначивать поговорки. Но потом капитан третьего ранга всё же пообещал данный вопрос провентилировать», и от этого за обедом сразу же потянуло явственным сквознячком.

Кают-компания на «Тороке» была такой же компактной, как и весь корабль. Обеденный стол располагался от борта до борта. С трех сторон он был окружен узким встроенным диваном, на который задвигались впритирку четыре персоны. И ещё двое, командир корабля и его помощник, занимали места по торцам. Со стороны входной двери было четыре стула, привинченных к палубе. А сверху всё венчалось абажуром между двух бестеневых медицинских софитов.

Тесноватый уют располагал к задушевным беседам. Тем более что минёр Пекочинский и остальные едоки, согласно расписанию занимающие строго определенные места на диване, не могли подняться из-за стола раньше командира или старпома. Минёр находился как бы в ловушке, и это обеспечило доктору Роману Мочалову самую необходимую аудиторию. Доктор начал со стихов:

— «Всё на земле умрет — и мать, и младость, жена изменит и покинет друг. Но ты учись вкушать иную сладость, глядясь в холодный и полярный круг…»

Догадавшись по репертуару, откуда ветер, Пекочка зло посмотрел на недоумевающего Чеголина.

— Скажи-ка, дружище, — проникновенно добавил Мочалов. — У неё были ещё приятели, кроме тебя?

— Школьные подруги, — неосторожно ляпнул минёр и попался в ловушку.

— Ясно, — кивнул исцелитель. — Познакомила только с подружками…

— Нет у неё никого! — повысил голос Пекочка.

— Ладно, — не стал спорить Мочалов. — Пока, предположим, нет. А в маминой квартире есть телефон.

— П-подумаешь…

— Недооценка возможностей цивилизации. Ты представь: рядом филармония, театры, кино, не говоря уж о танцах в Мраморном зале. Так просто сообщить номерок на память, особенно когда скучно…

— Сколько времени ты был знаком? — вмешался Бестенюк.

— Целых два года.

— Гм. В увольнение ходил раз в неделю?

— На четвертом курсе два раза, — защищался Пекочинский, хотя губы его побелели.

— Эти дни в твоей записной книжке помечены красным кружком?

— Откуда знаешь?

— Эвона… Так делали все. А теперь задачка из арифметики. Часы увольнения помножить на красные дни твоего календаря и разделить итог на двадцать четыре. Наберется месяц. От силы. А ты — «два года».

— Слушайте такую вещь, — заметил Выра. — Инженерные расчеты нужнее для техники. Хотя ранняя женитьба, точно, мешает нормальной службе.

— Конституцией, товарищ командир, это не предусмотрено! — Минёр демонстративно перестал называть Выру по имени-отчеству.

— К сожалению, так… — Василий Федотович будто не заметил официальное обращение.

— А я к чему веду? — не унимался Бебс. — Наша специфика требует мужественно переносить невзгоды.

— Получив моральную поддержку, Роман Мочалов вновь проявил литературную эрудицию:

«Девушка пела в церковном хоре о всех усталых в чужом краю, о всех кораблях, ушедших в море, всех забывших радость свою…»