— Ах, на свадьбу! Так на, вот тебе свадьба! На! На! Получай! Еще хочешь? На! На!
— Я на свадьбу пойду! — взревел Пиетри сквозь слезы и толкнул Ойнаса так, что тот сел на землю.
Ойнас молчал целую минуту, сидя на земле.
— Ах, так... Отца?.. Хорошо.
Ойнас медленно поднялся и, не спуская с Пиетри глаз, попятился к плетню. Он выдернул самую толстую палку и двинулся на Пиетри.
— Я тебя сейчас убью, — сказал он очень спокойно и замахнулся палкой.
— Не смей бить! — заревел Пиетри, и лошадь вздрогнула от этого крика и рванула воз, рассыпая снопы.
Пиетри прыгнул вперед и крепко схватил Ойнаса за грудь. Он тряхнул его вместе с палкой сначала в одну сторону, потом в другую и наконец бросил его от себя прочь. Старый плетень хрустнул от стремительного удара четырехпудового тела и повалился вместе с ним на грядки огорода.
А Пиетри пошел прямо через поле, не замечая кустов, не замечая тропинок, не замечая ручья, за которым начиналась земля старого Уйта.
Он просто плыл в каком-то тумане, не чувствуя своих ног. Вечерний сумрак двигался ему навстречу. Дождь все сильнее мочил его горячие щеки, и ветер проникал через открытый ворот в полотняную рубаху и вздувал ее на спине, как подушку.
Они напоминали что-то очень хорошее и сильное, эти дождь и ветер. У Пиетри наливались горячей кровью жилы на руках. Грудь его распирало гневом и тоской.
Ведь если ее не будет, то что у него останется? Ну что у него останется в жизни? Ничего не останется.
Пиетри весь нагнулся вперед, стремительно приближаясь к дому старого Уйта.
Когда он вошел внутрь, там уже горели керосиновые лампы. Первая комната была полна народу и табачного дыма. Тут перемешались вместе русские и эстонцы, парни и девушки, мужчины и дети, пьяные и трезвые, званые и незваные.
За занавеской у плиты и печки двигались женщины. Оттуда пахло вареным мясом, жареным луком, маслом и капустой. А слева, в другой комнате, за столом пировала близкая родня старого Уйта и Иоганеса Карьямаа. В той комнате тоже был посторонний народ. И Пиетри тихо прошел туда и сел в темном углу на лавку. Он искал глазами ее. Но за столом ее не было.
Ей некогда было сидеть за столом. Она уже насиделась вчера и наплакалась вдоволь со своими подругами. А сегодня она вместе с другими женщинами помогала больной матери у плиты и печки.
Вот она прошла к столу с двумя чашками студня, шурша новым голубым платьем, и у Пиетри сразу стало легче на душе. Все-таки она еще здесь. Сегодня она еще здесь. Ну и хорошо...
Она вышла в кухню, не заметив Пиетри. А он тяжело и упорно думал о чем-то, сидя в своем темном углу. Его лоб стянулся в один пучок мелких морщин. Клочья белых волос нависали над ним так низко, что задевали ресницы, усиленно моргавшие над тусклыми глазами. Эта комната тоже была полна табачного дыма, винного запаха и человеческой испарины. По этой комнате тоже все время двигались люди. Но Пиетри видел только голубое шуршащее платье, распираемое широкими бедрами, и больше ничего.
Он очень много и упорно думал в этот осенний вечер.
Сегодня вот он еще видит эти бедра, а завтра их уже не будет. И не только завтра, но и послезавтра, и через неделю, через год, через пять лет, — совсем никогда больше он их близко не увидит, не почувствует их мягкой теплоты. У него даже останавливалось дыхание при этой мысли. С завтрашнего дня к этим бедрам прикоснется тот пьяный длинный парень, который только что нечаянно смахнул на пол тарелку с пирогами и сейчас смеется, широко разинув рот. А какое он имеет право брать то, что принадлежит ему — Пиетри? Разве не сама она пришла к нему в тот весенний вечер? Почему же теперь он должен остаться в стороне? Или он хуже других людей?
Пиетри весь подался вперед от напряженных мыслей. Никогда раньше он так много не думал, как в этот вечер.
Конечно, он красив, этот Роберт Карьямаа, что и говорить. Он большой и гладкий от хорошей жизни. У него розовые щеки и пухлые губы, которые сложены беззаботно, как у ребенка. Его всегда любили девки не только за то, что он высок и упитан, но и за то, что карманы его всегда полны конфет. Еще бы ему не бросаться конфетами. В лавке его отца были не только конфеты.
У Пиетри глаза становились ярче, когда он смотрел на жениха и на его длинную гладкую шею, похожую на ствол молодой березы.
Но вот его увидела Сальми Уйт. Она остановилась нерешительно и сначала не знала, что ей делать: подойти к нему или итти дальше в кухню.
Она сказала:
— Здравствуй, Пиетри.
Читать дальше