Иван Мельниченко: Пока ты молод

Летом мать в последний раз наварила из собственных вишен варенья. Это она умела делать хорошо, по каким-то лишь ей одной известным рецептам. Сергей знал только, что она использует раздробленные вишневые веточки, отчего у варенья рождался запах октябрьского мокрого сада.

Избу все же продали на слом «Заготскоту», к вырученным деньгам приложили несколько небольших переводов от Василия и купили новую в людном месте нижней улицы. А девятилетний сад пришлось вырубить. Им топили всю зиму печь.

Жизнь постепенно поправилась. Мать работала в колхозе. Сергей пошел в школу…

Ничего примечательного в последующие три года не произошло в жизни маленькой семьи. Сергею больше всего помнился его двадцатишестичасовой сон.

В одно летнее воскресенье он весь день играл в лапту, в знамя, в «красных и белых», набегавшись и изголодавшись, под вечер пришел домой, наелся и сразу же уснул. А проснулся на следующий день, когда уже совсем стемнело. Сергею никогда больше не пришлось видеть таких ночей: она была прозрачно-желтая, даже листья на деревьях были желтые, как в дни листопада. Однако вскоре ночь потемнела, стала знакомой и обычной. Видимо, это был какой-то галлюцинирующий, заполненный одним только желтым туманцем провал между затянувшимся сном и сменяющей его явью.

…А потом пришли немцы, принеся с собой в деревню какой-то особенный, незнакомый и настораживающий запах бензина.

Стояли дождливые тягучие дни, омрачая и без того серую жизнь оккупированной деревни. Вначале немецкие власти роздали крестьянам неугнанный на восток колхозный скот. Но потом приехал круглый, заплывший жиром комендант Петер Виснер и приказал снова согнать скот в старый коровник, сохранившийся еще со времен помещика Коппа. Если же кто успел зарезать полученного телка или овцу, у того отбирали вещи. Колхозы были переименованы в номерные хозяйства. Вместо трудодней и натурально-денежной оплаты немецкие власти ввели казарменную уравниловку: семья, в которой были трудоспособные, получала по двести граммов муки в день на каждого едока. На заборах висели приказы военной комендатуры, перечисляющие всевозможные виды нарушения «нового порядка» и соответственно меры наказания. В большинстве пунктов жирно и броско выделялось: «расстрел». Этим грозили даже конюху за сон во время ночного дежурства. Особенно издевательски звучал один из пунктов, в котором жители района предупреждались о том, что если с приближением холодов вдруг наступит гололед, то будут подвергаться порке все те, напротив чьих домов упадет, поскользнувшись, солдат или офицер германской армии. Чтобы избежать этого, предлагалось всем запасаться золой, которой можно будет посыпать затем дорожки.

В деревне не стало соли, спичек, табаку, бумаги. Соль привозили иногда, но только для скота, а люди, рискуя подвергнуться порке, похищали ее красные кирпичи и приносили домой. Спички заменили кресалами, табак — листьями трав (лучшими считались листья мяты). Настоящему табаку не было цены. Но хуже всего обстояло дело с бумагой. Сначала были раскурены книги и старые газеты, затем исписанные школьные тетради, за тетрадями последовали малозначительные справки, квитанции. Когда же не стало и этого, перешли на листья зрелых кукурузных початков. Лишь у немногих счастливцев были трубки.

Людям некогда было заниматься воспитанием детей, потерявших самое лучшее в их начинающейся жизни — школу. Дети преждевременно взрослели. Их воспитателем стало тяжелое, черное горе, бредущее по размытым дождями дорогам борющейся страны.

Однажды Сережа случайно услышал, как многодетная соседка Марфа Логинова сказала матери:

— Тошно жить, Ольга. Тошно и тоскливо, будто перед первыми родами.

В другой раз Сережа непременно бы передал эти слова ребятам, и они бы вдоволь посмеялись над ними. Но сейчас он только нахмурил брови, пошел в сарай и начал с ожесточением колоть дрова…

А фронт уходил все дальше и дальше на восток. Где-то там был и Василий Воротынцев, кадровый солдат Красной Армии. Но о нем ничего не знали в его семье, так же как и вся Копповка, затерянная в дождливой степной глуши, не знала о фронтовых новостях, о судьбах родных и близких.

В начале октября к Воротынцевым пришел немецкий фельдфебель с переводчицей, бывшей преподавательницей немецкого языка, и приказал приготовить комнату для какого-то важного русского господина, к которому все должны относиться с уважением и любовью. Кроме того, нужно достать цветы и обязательно в старых казанках и горшочках, потому что ожидаемый господин любит неподдельную крестьянскую красоту славянских деревень. Увидев прилепившегося снаружи на подоконнике желтоглазого турмана, фельдфебель расплылся в дурашливой улыбке.