Римма Коваленко - Хлеб на каждый день

— У меня на столе рамка из сухарного цеха и продукция, которую она калечит. Анна Антоновна предлагает изменить скорость резания. Может, не будем обременять ее такими заботами, а будем заниматься каждый своим делом? Насчет кольца могу сказать одно: опять сорвали график. И что тут радостного, о чем тут победно рапортовать, я так и не понял.

У Анечки, пока он говорил с Костиным, лицо вытянулось, осунулось.

— Взяли и ни за что обидели Арнольда Викторовича. А таких людей на комбинате — раз, два и обчелся, — сказала она.

— И слава богу, что не все такие, — оборвал он. — Я лично люблю тех, кто не спешит свою работу выставлять напоказ. Вы случайно не знаете, в чем причина халтурной философии: где бы ни работать, лишь бы не работать?

— Знаю! — Анечка смотрела с отчаянием, будто она подошла к краю пропасти и теперь ей предстояло сигануть в нее. — Во всем виновато равнодушие! Нет волнения! Не хлеб печем, а выпускаем продукцию. Никто даже из старых рабочих внятно не может рассказать о хлебе. Не знают, что родина хлеба — Древний Египет, понятия не имеют, из каких компонентов складывается запах хлеба… Я уж не говорю о гордости за свою профессию. Сказала однажды тете Вере, что в Древнем Риме раб-пекарь ценился в десять раз выше, чем раб-гладиатор, так знаете, что она мне ответила? «А кто это — гладиатор?»

Волнение Анечки не передалось ему. Чем-чем, а подобными разговорами он был сыт по горло. Как ни называй хлеб, пиши хоть с прописной буквы, на заводах он всегда будет продукцией, а лаборатория, по которой эта Анечка судит о целом комбинате, — всего лишь проба и контроль, но не само производство.

Вполне возможно, что родина хлеба — Древний Египет и раб-пекарь в Древнем Риме ценился во много раз выше, чем раб-гладиатор. Но что говорят ваши мифы и легенды насчет того, сколько в среднем съедал человек в год хлеба в этих древних Египте и Риме? Неизвестно? А мне известно, что вы, уважаемая Анечка, съедаете в среднем сто сорок килограммов. Ну, если вы лично и меньше, то такой, как начальник сухарного цеха Доля, хоть это ему не впрок, вам «подмогнет», и в среднем, по статистике, за вами, Анна Антоновна, почти полтора центнера.

С того дня, как после войны отменили карточки, нет в булочных пустых хлебных полок. А это значит, что мы бесперебойно даем продукцию. Пекарь есть пекарь, его дело печь хлеб. Если где-то можно было с меньшей болью остановить производство, поменять старую технологию на новую, ручной труд на машинный, то у нас это все проходило с сердечными страданиями. Какое уж тут равнодушие! Можно, милая девушка, оставить человека на день-другой без шляпы, без зонтика, без транспорта, даже без света — без хлеба нельзя.

Всего этого он не стал говорить Анечке, это были его собственные знания, и он не навязывал их другим.

В конце дня он опять услышал голос Анечки Залесской. Она звонила из проходной: пришла экскурсия из школы.

— Вот вы и взбодрите их, — сказал Полуянов, — возглавьте экскурсию, сбейте с них равнодушие. Пусть заволнуются, проникнутся, увидев, как рождается хлеб. Желаю успеха, Анна Антоновна!

Хлебокомбинат с кадровым вопросом столкнулся недавно; то ли война, живущая в памяти людей, надолго сделала привлекательным хлебное производство или по какой другой причине, но до последнего времени этой проблемы на комбинате не знали. Когда же она нагрянула, Федор Прокопьевич какое-то время отказывался верить. Все это не укладывалось в голове. На предприятие, с которого люди уходили на пенсию с двумя записями в трудовой книжке: «принят» и «уволен», которое для большинства было не просто местом работы, а судьбой, никто уже не стремился.

Он позвонил приятелю, главному инженеру инструментального завода. Тот как-то странно засуетился, словно хлебокомбинат собрался сманить к себе его рабочих: «Неужели сейчас только клюнуло? Неужели всерьез надеешься одним махом ликвидировать дефицит? Не надейся и не мечтай. Жилья ты не строишь, профилактория у тебя нет, даже детских яслей не имеется. Так что, дружочек, нажимай на автоматизацию. По моему мнению, в твоей пекарне людей вообще не должно быть». Полуянов обиделся: «А ты хоть раз видел эту мою пекарню? Там уже от автоматики ногой ступить некуда. Впрочем, кому я плачусь? У вас же вывеска от первого до четвертого этажа: приглашаем, ждем, гарантируем. Художественное изделие. Квартиры даете, профилакторий работает, чего вывеску не снимете?»

На смешке поговорили, но не по-доброму. Федор Прокопьевич расстроился, поднял на ноги профсоюзный комитет: не терпелось быстрей ликвидировать проблему. Даже запланировали встречи с выпускниками школ своего района. Полуянов сам побывал в одной, но больше не пошел. С первых же минут все полетело, понеслось по наезженной колее пустопорожних речей, от которых у Полуянова наполнилось тяжестью тело и загудело в голове. «Здесь много прозвучало слов о нашей продукции. Даже стихи читали, — сказал Федор Прокопьевич десятиклассникам. — Но нашему хлебокомбинату от этих слов, простите за откровенность, ни жарко ни холодно. Комбинату нужны работники. Я знаю, что многие из вас уже выбрали себе профессию. Наверняка здесь сидят и смотрят на меня будущие врачи, учителя, инженеры. А где, ребята, пекари? Где те, кто создает хлеб наш насущный?» Учительница придвинула к нему листок: «Мы заседаем уже полтора часа. Завтра у ребят районная контрольная по алгебре».