Евгений Воробьев - Нет ничего дороже [Рассказы]

Страчуна еще не было на крыше избы или где-нибудь около неё.

«И правильно сделал, что отказался, — без малейшего раздражения подумал Левашов. — По крайней мере будет жив-здоров».

За дальним лесом вставало солнце. Верхушки берёз были розовыми, розовые отсветы ложились на небо.

Чем ближе он был к реке, тем сильнее пахло влажной прохладой, густым настоем трав и запахами сырой земли, остывшей за ночь.

У флажка Левашов опускается на колени. Отброшены в сторону пучки срезанной травы. Где же мина? Левашов шарит рукой по дёрну, осторожно разгребает влажную землю и натыкается на что-то твёрдое. Угадывается выпуклая крышка противотанковой мины. Пальцы нащупывают взрыватель, чеки нет. Левашов вытирает пальцы и ладонь о гимнастёрку и достаёт из кармана гвоздь. Лишь бы не задрожали руки — сапёр касается сейчас кончиками пальцев самой своей жизни. Он пытается вставить гвоздь в отверстие, но оно забито землёй. Левашов выдавливает землю гвоздём, наконец-то он входит в отверстие.

Капли пота стекают по спине между лопатками. Он не слышит ничего, кроме сердца, не слышит кузнечиков, которые еще недавно стрекотали так громко, что заглушали птиц.

Пальцы вновь осторожно касаются взрывателя. Головка его очищена от комочков, крошек земли, и теперь видно, что красная точка стоит против красной полоски — мина на боевом взводе. «Однако сурик у немцев хороший. Три года в земле, а держится». Кроме красной черты, ничего не видно, всё съела ржавчина, но Левашов знает: над чертой есть надпись «шарф», что значит опасно. Минёр не забудет этого слова до конца дней своих.

Левашов достаёт гривенник и, пользуясь им как отвёрткой, осторожно поворачивает головку предохранителя так, чтобы красная точка встала против белой полоски. «Белила тоже подходящие, вытерпели». Он знает, что над белой чертой написано «зихер», что значит безопасно.

Левашов облегчённо вздыхает.

Осталось только вывинтить взрыватель, но ржавчина попортила резьбу, взрыватель не поддаётся. Левой рукой Левашов придерживает мину, чтобы не стронуть её с места — может быть, ввинчен и боковой взрыватель. Сильно прижимать мину к земле тоже опасно — может оказаться на месте и донный взрыватель.

Ладони у него в испарине, он вытирает их о гимнастёрку. Осторожно касаясь мины, Левашов в конце концов вывинчивает верхний взрыватель.

Он подкапывает мину сбоку. Так и есть, от неё тянется в землю ржавая проволочка. Он ставит чеку в боковой взрыватель. Теперь нужно перерезать проволочку.

Левашов достаёт из кармана кусачки и уже подносит их к проволочке, но в последний момент останавливается. Черт её знает, странная она какая-то, эта проволочка. Не поймёшь — натянута она или не натянута. Чаще всего проволочка провисает свободно и мина взрывается как раз тогда, когда эта заземлённая проволочка натягивается. Значит, её можно перерезать. Но черт её знает, может быть, проволочка всё-таки была натянута и держит на пружине ударник? Перерезать такую проволочку — взрыв.

Долго смотрит он на проволочку и не может понять, натянул её немецкий минёр или нет, резать её или не резать. Проклятый ржавый змеёныш!

Пот больно ест глаза и, чтобы сосредоточиться, Левашов зажмуривается. Сейчас он ещё раз попытается представить себе схему мины. Но вместо этой схемы перед глазами упрямо возникает Скорняков.

Скорняков лежит навзничь на опалённой земле, у края свежей воронки. В левой руке, откинутой в сторону, он судорожно сжал пучок травы. И лицо его и волосы запорошены землёй. Поодаль на траве лежит пилотка, её сорвало, отшвырнуло взрывной волной. Непомутневшие глаза слегка прищурены, будто Скорняков вглядывается в пасмурное небо и хочет определить, пойдёт дождь или не пойдёт. Лицо невредимо, но вся гимнастёрка в кровавых прорехах. Один осколок продырявил левый нагрудный карман. Наверно, этот осколок и оказался смертельным, а всех остальных осколков Скорняков и не почувствовал…

Всё-таки очень глупо приехать на отдых и ввязаться в такую историю. В сущности Левашов мог бы и сейчас бросить эту затею. Но как он посмотрит в глаза Ивану Лукьяновичу? Как объяснит всё Елене Клементьевне и даже Павлу Ильичу с Санькой? Что о нём подумает Страчун? В конце концов пусть думают о нём, что угодно. Всё равно забудут, едва он уедет. Забудут и правильно сделают. А вот Скорнякова не забыли.

Ведь по сути дела Скорняков не должен был погибнуть, потому что на задание тогда следовало идти ему, Левашову. Скорняков сам вызвался заменить Левашова, чтобы дать ему возможность отдышаться после ночного поиска.