Тулепберген Каипбергенов: Ледяная капля

Я приглядывалась к нему. Да, именно таким я и представляла его еще в детском доме, по записям, которые нашла в своем личном деле, и позже — по письму капитана Абдуллаева. Могучего сложения, плечистый, с гордой осанкой. Усы и борода совсем белые. Но спина не согнулась — видно, не только смерти, но и старости не хотел поддаться этот человек.

Ембергенов, наблюдавший за мной, тихо произнес:

— Вот это и есть тот солдат-каракалпак, которого мы с тобой разыскивали.

Машина, скрипнув тормозами, остановилась. Я торопливо распахнула дверцу. Вышла. Досназаров раскрыл широкие объятия.

Как он, должно быть, истосковался здесь без семьи! Он схватил меня за плечи, губы у него дрожали, и я могла разобрать одно лишь слово, которое он повторял бессвязно: „Она… она…“

Словно желая удостовериться, что я и есть та самая спасенная им девочка, он то отпускал меня и пристально вглядывался в мое лицо, то снова прижимал к себе. Трудно передать, что пережила я, ощущая заново порыв глубокого чувства, которое некогда ради моего спасения толкнуло этого человека на смертельную опасность.

— Папа, я приехала за тобой, — твердо сказала я.

Ембергенов и шофер стояли в сторонке. Случайно оглянувшись на них, я увидела, что оба они глубоко тронуты.

Вокруг нас собрались люди. Они поздравляли поочередно то меня, то моего отца. Наконец, все вместе мы пошли к директору. Переговоры вел лейтенант Ембергенов, и через некоторое время я получила разрешение увезти отца к себе домой.

Поздно вечером мы вернулись в Нукус. По пути лейтенант расспрашивал меня, как я мыслю устроить свою жизнь в дальнейшем.

— Мы будем жить вместе с отцом, — сказала я. — Из общежития придется уйти, поищем комнату.

Отец не мог говорить. Если он пытался произнести слово, у него дрожал подбородок и слезы катились из глаз. Дрожащей рукой он гладил мое плечо.

— Мы похлопочем о квартире для вас, — сказал Ембергенов. — Напишем письмо в горисполком, а пока что вы можете жить у меня; мы сумеем освободить одну комнатку.

— Спасибо, сынок, тысячу раз благодарю, желаю тебе долгой жизни, — растроганно сказал отец.

Он прожил нелегкую жизнь, но, как я уже говорила, отец был не из тех людей, которые способны стать в тягость другим.

Он оказался мастером на все руки: даже готовить умел не хуже любого повара.

Если я чувствовала себя счастливой, то отец мой был счастлив вдвойне. Вместе мы никогда не скучали. Он мне рассказывал о своем ауле, обо всех родных и знакомых, вспоминал множество увлекательных историй. Или, бывало, я читала ему книжки. Ему самому не довелось прочитать ни одной книги — так уж сложилась жизнь. Поэтому он слушал с радостью и удивлением, как ребенок слушает занятную сказку, а мне такую же радость доставляло читать для него.

Однажды отец коротко рассказал, как пытался отыскать меня после войны. Выписавшись из госпиталя, он стал искать ту санчасть, куда сдал меня. Но войска стремительно катились на запад, а вместе с ними ушла и санчасть. Он попытался найти знакомых солдат, но все тщетно — мог ли кто-нибудь помнить о судьбах подобранных на дорогах войны детей? Больше всего отец упрекал себя за то, что не догадался записать номер санчасти, куда сдал меня.

Рассказывая об этом, он расстраивался, и я постоянно старалась отвлечь его.

От радости, что у меня есть отец, я в первые дни почти не вспоминала Марата.

Но вот я снова начала терять сон, а читая книгу, иногда невольно останавливалась, не закончив фразу: из букв само собой складывалось имя Марат, и я смотрела на него как завороженная.

Я и не догадывалась, что отец все это время пытливо наблюдает за мной. Потом он начал расспрашивать Перигуль. Она не была болтливой и посоветовала мне, чтобы я сама поделилась с отцом, рассказала ему всю правду. Так я и сделала.

— Скажи откровенно, дочка, — спросил он. — Этот парень не был женат?

— Нет, — ответила я уверенно.

— Тогда не печалься. У нас вошло в обычай, что парень старается не ударить лицом в грязь и перед женитьбой приводит в порядок свое хозяйство. Обождем денька два-три. Если к тому времени никаких вестей не будет, я сам постараюсь найти его и поговорю по-мужски.

После этого разговора он не стал ждать и двух дней. Рано утром оделся потеплее и уехал на трассу Бухара — Урал.

Через неделю он вернулся вместе с Маратом. Все, что говорил Марат, было правдой, а два письма, посланные им с трассы, так и не дошли до меня. Не Айзода была ли тут виной? Последнее время при встречах она упорно избегала моего взгляда.