Тулепберген Каипбергенов: Ледяная капля

С Айзодой мы почти не разговаривали. Она попыталась было принять со мной небрежный, высокомерный тон, но я отвечала так сдержанно и холодно, что она удивилась и вдруг стала заговаривать непривычно заискивающе.

…Все эти события заставили меня забыть на время о моих поисках, о которых я не могла, не смела забывать.

Я позвонила лейтенанту Ембергенову, зашла к нему. Как выяснилось, он за это время сам ездил в некоторые районы, беседовал с бывшими фронтовиками. Казалось, он верил в успех поисков больше, чем до сих пор. Приободрилась и я. Неудачи первых месяцев точно раззадоривали Ембергенова.

Однажды он позвонил в больницу, позвал меня. Коротко попросил зайти к нему. Я тут же прибежала.

Лейтенант торжественно, как при первом знакомстве, поднялся мне навстречу, предложил сесть. Я догадывалась, что на этот раз он хочет сообщить что-то особенно значительное, и очень волновалась, даже дух перехватило.

Не говоря ни слова, Ембергенов положил передо мной письмо, адресованное на его имя.

Я начала торопливо читать. Смысл прочитанного плохо укладывался у меня в голове, и я чуть ли не каждую строчку перечитывала заново.

Не знаю, сколько раз прочитала я это письмо, но, наверно, теперь я могла бы повторить его почти дословно:

„…С тем солдатом-каракалпаком, которого вы разыскиваете, я лежал во фронтовом госпитале. Его зовут Косназар. Фамилия — Досназаров. Помню, он был ранен в руку. Ему сделали операцию, отрезали кисть руки. Он очень переживал, что не сможет больше писать, не сможет работать по-настоящему.

По-русски он говорил плохо и однажды попросил меня: „Друг, напиши мне письмо домой, другим я не сумею все рассказать по-русски. А твой язык ближе, ведь мы и узбеки хорошо понимаем друг друга. Писать можешь на русском языке, жена зайдет к соседям — они ей прочитают“.

Вначале он достал из-под подушки три или четыре мятых конверта и протянул мне: „Прочти“. Это были письма из дому. Писала жена его — Гульбазар. Какая это была дружная, любящая семья! В каждом письме говорилось о единственной их дочери — Гульзар. Жена подробно описывала, как маленькая Гульзар смеется, когда она начала сидеть, сама первый раз впервые поднялась на ножки. Но в одном из писем сообщалось о внезапной смерти Гульзар. Едва я взял в руки этот конверт, Косназар отвернулся, губы у него задрожали. Но он овладел собой — это был сильный, волевой человек. Когда я прочитал все письма, он повторил: „Теперь, друг, напиши получше, утешь ее, бедную мою жену…“ И я стал писать под его диктовку.

Я и сам был сильно ранен, но законы армейской дружбы нерушимы. Он диктовал по-каракалпакски, я мысленно переводил на узбекский, потом на русский.

Конечно, сейчас мне трудно припомнить все подробности, но самое главное могу сообщить. Косназар рассказывал жене своей, как он спас от смерти русскую девочку. Увидел опрокинувшуюся машину, и вдруг оттуда послышался плач ребенка. Косназар бросился к машине. Ему показалось, что это плачет его дочка, милая Гульзар. Косназар рассказывал, как ползком, под пулями фашистского снайпера пробирался к своим, как его и девочку засыпало землей, но солдаты помогли им выбраться. Косназару казалось, что он еще никогда в жизни не видел такого терпеливого ребенка: девочку ранило, у нее был поврежден глаз, но она будто понимала, как нелегко ее спасти, и почти не плакала, несмотря на боль. Несколько дней Косназар держал ее возле себя, сам кормил, но началось наступление, и девочку пришлось оставить в ближайшей санчасти.

Косназар предупредил, что непременно заберет ее, и теперь тревожился, не затеряются ли следы девочки. Нет, об этом он не писал жене, а несколько раз спрашивал у меня. Я ему ответил, что документы девочки должны сохраниться — главное, она спасена. И Косназар мечтал вслух, как после войны увезет ее к себе домой…

Вот и все, что сохранилось в моей памяти, товарищ Ембергенов. Я выписался, а Досназаров еще оставался в госпитале. Про дальнейшее ничего не знаю. Когда мы познакомились, Досназарову было около сорока лет. Он рослый, с черными усами, могучий, как Геркулес. Жаль, если такой человек погиб. Но мне кажется, он жив. Такие не поддаются даже смерти. Желаю успехов в ваших дальнейших поисках.

С приветом и уважением капитан Абдуллаев.

Ташкент“.

Я читала письмо, и перед моими глазами вновь возникала страшная картина: опрокинувшаяся машина с людьми, выстрелы фашистского снайпера по тем, кто уцелел. Я видела себя, маленькую, у груди мертвой матери и себя же — на плече рослого, храброго смуглого солдата, который ради меня бросился навстречу смертельной опасности. Удивительное чувство, порыв, какой может быть вызван лишь огромной любовью. К живому. К страдающему существу.