Василий Шукшин - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Степан действительно очень плох.

На этом перегоне вечерней порой у него закружилась голова, он потерял сознание и упал с коня.

Очнулся Степан в каком-то незнакомом курене. Лежит он на широкой лежанке, с перевязанной головой. Никого нет рядом. Он хотел позвать кого-нибудь… застонал.

К нему подошел Матвей Иванов.

— Ну, слава те, господи! С того света…

— Где мы?

— На Дону на твоем родимом. — Матвей присел на лежанку. — Ну, силы у тебя!.. На трех коней.

— Ну? — спросил Степан, требовательно глядя на Матвея. — Долго я так?..

— Э-э!.. Я поседел, наверно. Долго! — Матвей оглянулся на дверь и заговорил, понизив голос, как если бы он таился кого-то: — А Волга-то, Степушка, горит. Горит, родимая! Там уж, сказывают, не тридцать, а триста тыщ поднялось. Во как! А атаманушка тут — без войска. А они там, милые, — без атамана. Я опять бога любить стал: молил его, чтоб вернул тебя. Вот — послушал. Ах, хорошо, Степушка!.. Славно! А то они понаставили там своих атаманов: много и без толку.

— А ты чего так — вроде крадисся от кого?

— На Дон тебя будут звать… — Матвей опять оглянулся на дверь. — Жена тут твоя, да Любим, да брат с Ларькой наезжают…

— Они где?

— В Кагальнике сидят. Хотели тебя туды такого, мы с дедкой не дали. Отстал от тебя Дон — и плюнь на его. Ишшо выдадут. На Волгу, батька!.. Собери всех там в кучу — зашатается Москва. Вишь, говорил я тебе: там спасение. Не верил ты все мужику-то, а он вон как поднялся!.. Ох, теперь его нелегко сбороть.

— А на Дону что?

— Корней твой одолел. Кагальник-то хотели боем взять — не дались. Бери сейчас всех оттудова — и…

— Много в Кагальнике?

Не терпелось Степану начать разговор деловой — главный.

— Ларька, говори: какие дела? Как Корнея приняли?

— Ничо, хорошо. Больше зарекся.

— Много с им приходило?

— Четыре сотни. К царю они послали. Ивана Авер-киева.

— Вот тут ему и конец, старому. Я его миловал сдуру… А он додумался: бояр на Дон звать. Чего тут без меня делали?

— В Астрахань послали, к Серку писали, к нагаям…

— Казаки как?

— На раскорячку. Корней круги созывает, плачет, что провинились перед царем…

— Через три дня пойдем в Черкасск. Я ему поплачу там…

— Братцы мои, люди добрые, — заговорил Матвей, молитвенно сложив на груди руки, — опять вить вы не то думаете. Опять вас Дон затянул. Вить война-то идет! Вить горит Волга-то! Вить там враг-то наш — на Волге! А вы опять про Корнея свово: послал он к царю, не послал он к царю… Зачем в Черкасск ехать?

— Запел! — со злостью сказал Ларька. — Чего ты суесся в чужие дела?

— Какие же они мне чужие?! Мужики-то на плотах — рази они мне чужие?

Тяжелое это воспоминание — мужики на плотах. Не по себе стало казакам.

— Помолчи, Матвей! — с досадой сказал Степан. — Не забыл я тех мужиков. Только думать надо, как лучше дело сделать. Чего мы явимся сейчас туда в три сотни? Ни себе, ни людям…

— Пошто так?

— Дон поднять надо.

— Опять за свой Дон!.. Да там триста тыщ поднялось!..

— Знаю я их, эти триста тыщ! Сегодня триста, завтра — ни одного.

— Выдь с куреня! — приказал Ларька, свирепо глядя на Матвея.

— Выдь сам! — неожиданно повысил голос Матвей. — Атаман нашелся. Степан… да рази ж ты не понимаешь, куда тебе сейчас надо? Вить что выходит-то: ты — без войска, а войско — без тебя. Да заявись ты туда — что будет-то! Все Долгорукие да Барятинские навострят лыжи. Одумайся, Степан…

— Мне нечего одумываться! — совсем зло отрезал Степан. — Чего ты меня, как дитя малое, уговариваешь? Нет войска без казаков! Иди сам воюй с мужиками с одними.

— Эхх! — только сказал Матвей.

— Все конные? — вернулся Степан к прерванному разговору.

— Почесть все.

— Три дня на уклад. Пойдем в гости к Корнею.

Ночью в землянку к Матвею пришел Ларька.

— Спишь?

— Нет, — откликнулся Матвей и сел на лежанке. — Какой тут сон…

— Собирайся, пойдем: батька зовет.

— Чего это?.. Ночью-то?

— Не знаю.

Матвей внимательно посмотрел на есаула… И страшная догадка поразила его. Но еще не верилось.

— Ты что, Лазарь?..

— Что?

— Зачем я ему понадобился ночью?

— Не знаю. — Ларька упорно не смотрел на Матвея.

— Не надо, Лазарь… Лишний грех берешь на душу.

— Одевайся! — крикнул Лазарь.

Матвей встал с лежанки, прошел в угол, где теплилась свечка, склонился к сундучку, который повсюду возил с собой. Достал из него свежую полотняную рубаху, надел… Опять склонился к сундучку. Там — кое-какое барахлишко: пара свежего белья, иконка, фуганок, стамеска, молоток — он был плотник. Это все, что он оставлял на земле. Он перебирал руками свое имущество… Не мог подняться с колен.