Василий Шукшин - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— А зачем ему? Товарищу-то?

— Ну… Она родня ему какая-то, тетка, что ли. Но мы сделаем так: подъедем, ты зайдешь… Нет, зайдем вместе, но расспрашивать будешь ты.

— Почему?

— Ты дай объяснить-то, потом уж спрашивай! — повысил голос Егор.

Нет, он, конечно, нервничал.

— Ну, ну! Ты только на меня, не кричи, Егор, ладно? Больше не спрашиваю. Ну?

— Потому что, если она увидит, что расспрашивает мужик, то она догадается, что, значит, он сидел с ее сы… это, с племянником. Ну, и сама кинется расспрашивать. А товарищ мне наказал, чтоб я не говорил, что он в тюрьме… Фу-у! Дошел. Язык сломать можно. Поняла хоть?

— Поняла. А под каким предлогом я ее расспрашивать-то возьмусь?

— Надо что-то выдумать. Например: ты из сельсовета… Нет, не из сельсовета, а из рай… этого, как его, пенсии-то намеряют?

— Райсобес?

— Райсобес, да, из райсобеса, мол, проверяю условия жизни престарелых людей. Расспроси, где дети, пишут ли?.. Поняла.

— Поняла. Все сделаю как надо.

— Не говори «гоп»…

— Вот увидишь.

Дальше Егор замолчал. Был он непривычно строг и сосредоточен. Уловил чутьем удивление Любы… Через силу улыбнулся и сказал:

— Не обижайся, Люба, я помолчу. Ладно?

Люба тронула ладонью его руку… Сказала:

— Молчи, молчи. Делай как знаешь, не спрашивай. — Такого Егора она сильней любила и ничуть не обижалась.

— А что закричал… прости, — еще сказал Егор. — Я сам не люблю, когда кричат.

Егор добро разогнал самосвал. Дорога шла обочиной леса, под колеса попадали оголенные коренья, кочки, самосвал прыгал. Люба, когда ее подкидывало, хваталась за ручку дверцы и смотрела на Егора. Егор смотрел вперед — рот плотно сжат, глаза чуть прищурены — весь во власти одного желания. И Люба поняла наконец то, что очень хотела понять в эти дни и о чем догадывалась: он очень сильный мужик, Егор. И потому ее так неудержимо повлекло к нему. Он сильный и надежный человек.

Просторная изба. Русская печь, лавки, сосновый пол, мытый, скобленый и снова мытый… Простой стол с крашеными столешницами. В красном углу — Николай угодник.

Старушка Куделиха долго подслеповато присматривалась к Любе, к Егору… Егор был в темных очках.

— Чего же, сынок, глаза-то прикрыл? — спросила она. — Рази через их видать?

Егор на это неопределенно пожал плечами. Ничего не сказал.

— Вот мне велели, бабушка, все разузнать, — сказала Люба.

Куделиха села на лавочку, сложила сухие коричневые руки на переднике.

— Дак а чего узнавать-то? Мне плотют двадцать рублей… — Она снизу просто посмотрела на Любу. — Чего же еще?

— А дети где ваши? У вас сколько было?

— Шестеро, милая, шестеро. Одна вот теперь со мной живет, Нюра, а трое — в городах… Коля в Новосибирском на паровозе работает, Миша тоже там же, он дома строит, а Вepa — на Дальнем Востоке, замуж там вышла, военный муж-то. Фотокарточку недавно прислали — всей семьей, внучатки уж большенькие, двое: мальчик и девочка.

Старуха замолчала, отерла рот краешком передника, покивала маленькой птичьей головой, вздохнула. И она тоже умела уходить в мыслях далеко куда-то — и ушла, перестала замечать гостей. Потом очнулась, посмотрела на Любу и сказала — так, чтоб не молчать, а то неловко молчать, о ней же заботятся:

— Вот… Живут. — И опять замолчала.

Егор сидел на стуле у порога. Он как-то окаменел на этом стуле, ни разу не шевельнулся, пока старуха говорила, смотрел на нее.

— А еще двое?.. — спросила Люба.

— А вот их-то… я и не знаю: живые они, сердешные душеньки, или нету их давно.

Старушка опять закивала сухой головой, хотела, видно, скрепиться и не заплакать, но слезы закапали ей на руки, и она скоро вытерла глаза фартуком.

— Не знаю. В голод разошлись по миру… Теперь не знаю. Два сына ишо, два братца… Про этих не знаю.

Зависла в избе тяжелая тишина… Люба не знала, что еще спрашивать, — ей было жалко бабушку. Она глянула на Егора… Тот сидел изваянием и все смотрел на Куделиху. И лицо его под очками тоже как-то вполне окаменело. Любе и вовсе не по себе стало.

— Ладно, бабушка…

Она вдруг забылась, что она из «райсобеса», подошла к старушке, села рядом, умело как-то — естественно, просто обняла ее и приголубила.

— Погоди-ка, милая, погоди — не плачь, не надо: глядишь, еще и найдутся. Надо же и поискать!

Старушка послушно вытерла слезы, еще покивала головой.

— Может, найдутся… Спасибо тебе. Сама-то не из крестьян? Простецкая-то.

— Из крестьян, откуда же. Поискать надо сынов-то…

Егор встал и вышел из избы.