Василий Шукшин - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Софья Ивановна внимательно посмотрела на Владимира Семеныча.

— Нервные, говорю, все! — зло сказал Владимир Семеныч, глядя в глаза строгой женщины. — Все прямо изнервничались на общественной работе! — Владимир Семеныч искусственно — недобро — посмеялся.

— Что, опять? — спросила Софья Ивановна значительно и строго.

— Да вы только это… не смотрите на меня, не смотрите таким… крокодилом-то, — сказал Владимир Семеныч. — Не смотрите — мы же не в детсадике. Верно? Имел я вас всех в виду!

К Владимиру Семенычу повернулись, кто был ближе и слышал, как он заговорил. Повернулись и смотрели.

— Имел, говорю, я вас всех в виду! — повторил для всех Владимир Семеныч. — Очень уж вы умные все, как я погляжу! Крохоборы…

— Володька! — предостерегающе сказал курносый Сергей.

— Что — «Володька»? Я тридцать четыре года Володька. Я вас всех имел в виду. — Владимир Семеныч еще налил в фужер и выпил. — Вот так. — Он оглянулся — Изольды Викторовны рядом не было. Сбежала. Владимира Семеныча пуще того злость взяла. — Я вам популярно объясняю: вы все крохоборы. Во главе с Софьей Ивановной. А она просто дура набитая. Мне жалко ребятишек, которыми она там командует… Вы все дураки!

Теперь все за столом молчали.

— Ду-ра-ки! — повторил Владимир Семеныч. И встал. — Мещане! Если вас всех… все ваши данные заложить в кибернетическую машину и прокрутить, то выйдет огромный нуль! Нет, вы сидите и изображаете из себя поток информации. Боже мой!.. — Владимир Семеныч скорбно всех оглядел. — Нет, — сказал он, — я под такой работой не подписываюсь. Адью! Мне грустно.

Он вышел на улицу и стал звать:

— Изольда Викторовна! Изольдушка!.. — Он думал, она где-нибудь близко — ждет его. Но никто не отзывался. — Изольдушка!.. — еще покричал Владимир Семеныч. И заплакал. Выпитое вино как-то очень ослабило его. В голове было ясно, но так вдруг стало грустно, так одиноко! Он хотел даже двинуть к подруге жены, чтобы поговорить с женой… Но одумался.

— Нет, — говорил он сам с собой, — нет, только не это. Этого вы от меня не дождетесь, крохоборы. Нули. Этой радости я вам не сделаю.

Он шел по неосвещенной улице, как по темной реке плыл, — вольно загребал руками, и его куда-то несло. От горя и одиночества хотелось орать, но он знал и помнил, что это нельзя, это, как выражаются кандидаты, чревато последствиями.

Принесло его как раз к дому. Он вошел в опостылевшую квартиру и, не раздеваясь, стал ломать «Россарио». Открывал дверцы и заламывал их ногой в обратную сторону: дверцы с хрустом и треском безжизненно повисали или отваливались вовсе. И этот хруст успокаивал растревоженную душу, это как раз было то, что усладило вдруг его злое, мстительное чувство.

— Вот так вот… крохоборы несчастные, — приговаривал Владимир Семеныч. — Пр-рошу!. — Хр-р-ресть, — еще одна дверца отвалилась и со стуком упала на пол. — Пр-рошу!.. Мещане! — И еще одна гладкая, умело сработанная доска валяется на полу. — Нулики! Пр-рошу!..

Но что удивительно: Владимир Семеныч ломал «Россарио» и видел, как это можно восстановить. В мебельном магазине, где работал Владимир Семеныч, работал же золотой краснодеревщик, дядя Гриша, он делал чудеса с изуродованной мебелью. И опытный глаз Владимира Семеныча отмечал, где надо будет поставить латку и пустить под морилку, где, видно, придется привернуть металлические полоски, чтобы было куда крепить шарнирные устройства. Но все же дверцы Владимир Семеныч выломил все. И после этого лег спать.

Хочу попробовать написать рассказ, ничего не выдумывая. Последнее время мне нравятся такие рассказы — невыдуманные. Но вот только начал я писать, как сразу запнулся: забыл лицо женщины, про которую собрался рассказать. Забыл! Не ставь я такой задачи — написать только так, как было на самом деле, — я, не задумываясь, подробно описал бы ее внешность… Но я-то собрался иначе. И вот не знаю: как теперь? Вообще, удивительно, что я забыл ее лицо, — я думал: буду помнить его долго-долго, всю жизнь. И вот — забыл. Забыл даже: есть на этом лице бородавка или нету. Кажется, есть, но, может быть, и нету, может быть, это мне со зла кажется, что есть. Стало быть, лицо — пропускаем, не помню. Помню только: не хотелось смотреть в это лицо, неловко как-то было смотреть, стыдно, потому, видно, и не запомнилось-то. Помню еще, что немного страшно было смотреть в него, хотя были мгновения, когда я, например, кричал: «Слушайте!..» Значит, смотрел же я в это лицо, а вот — не помню. Значит, не надо кричать и злиться, если хочешь что-нибудь запомнить. Но это так — на будущее. И потом: вовсе я не хотел тогда запомнить лицо этой женщины, мы в те минуты совершенно серьезно НЕНАВИДЕЛИ друг друга… Что же с ненависти спрашивать! Да и теперь, если уж говорить всю правду, не хочу я вспоминать ее лицо, не хочу. Это я за-ради документальности решил было начать с того: как выглядит женщина. Никак! Единственное, что я хотел бы сейчас вспомнить: есть на ее лице бородавка или нет, но и этого не могу вспомнить. А прошло-то всего три недели! Множество лиц помню с детского возраста, прекрасно помню, мог бы подробно описать, если бы надо было, а тут… так, отшибло память, и все.