Василий Гроссман - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

И вот эта предвоенная встреча вспомнилась Николаю Викторовичу в ночь прихода немцев, и он, чувствуя себя жалким и слабым, сказал своей по-прежнему молодой и удивительно красивой Елене Петровне:

— Лена, что ж мы с тобой наделали, очутились вот здесь, с немцами!

Она серьезно сказала:

— Хорошего в этом нет, понимаю. Но ничего, Коля, кто бы тут ни был — немцы, итальянцы, румыны — наше спасенье в одном — мы не хотим людям зла, тем что остаемся самими собой. Проживем…

— Но, знаешь, как-то жутко стало, вот немцы, а мы остались, собственно, из-за барахла.

Но он не рассказал жене, как Гладецкий, посмеиваясь, сообщил старому другу Ленина об именинах гимназистки, которые он предпочел собранию революционного кружка… Гимназистку звали Лена Ксенофонтова.

Елена Петровна раздраженно сказала:

— Почему ты говоришь — барахло? Ведь в этом барахле годы нашей жизни! Наш фарфор, а хрустальные бокалы — тюльпаны, и розовые океанские раковины, и ковер, ты сам говорил, что он пахнет весной, выткан из апрельских красок. Вот такие мы! Будем такими, какими прожили жизнь… Что же нам еще остается, как не любить то, что мы любим всю жизнь.

Она несколько раз ударила своей узкой, длинной и очень белой рукой по столу и упрямо приговаривала в такт ударам:

— Да, да, да, да. Вот мы такие, что же с нами делать — такие мы есть.

— Умная моя, — сказал он. Они редко говорили о своей жизни серьезно, и ее слова утешили его.

И они продолжали жить, и жизнь шла. Николая Викторовича вызвали в городскую комендатуру и предложили ему стать врачом в госпитале, где лежали раненые красноармейцы. Ему выдали хорошую карточку и Елене Петровне выдали карточку похуже — они получали хлеб, сахар, горох. У них дома были запасы сгущенного молока, топленого масла, меда, и, добавляя к немецкому пайку из своих запасов, Елена Петровна готовила сытно и довольно вкусно. Они по-прежнему пили по утрам кофе, к которому привыкли за долгие годы. Запас кофе был у них очень большой, а молочница по-прежнему носила хорошее молоко, и молоко вообще стоило не дороже, чем до прихода немцев, только деньги были другие.

И на базаре можно было купить хорошую курицу, и свежие яйца, и ранние овощи, и цены были не такие уж страшные. А желая полакомиться, они ели бутерброды с паюсной икрой — в период безвластия Николай Викторович принес из санаторного склада домой две банки икры.

В городе открылись кафе. В кинотеатре показывали немецкие фильмы — некоторые были невыносимо скучные — о том, как партия национал-социалистов перевоспитывала молодежь и молодежь из безыдейной, распущенной, никчемной становилась сознательной, волевой и боевой. А некоторые фильмы были хороши — особенно понравился Николаю Викторовичу и Елене Петровне «Рембрандт». Открылся русский театр — в нем имелись отличные актеры и необычайно хорош был знаменитый Блюменталь-Тамарин. Сперва театр показывал только «Коварство и любовь» Шиллера, а потом стал ставить Ибсена, Гауптмана, Чехова, в общем, можно было и в театр сходить. И оказалось, что в городе сохранилось общество интеллигентных людей — врачи, артисты, очень милый и образованный человек, ленинградец, театральный художник, и жизнь шла со своими волнениями, и у Николая Викторовича, как и до войны, собирались гости, умевшие ценить прелесть фарфора и хрусталя и дивный изгиб старинной мебели, люди, понимавшие восхитительный рисунок персидского ковра, и оказалось, что люди эти старались держаться подальше от полковников и генералов из штаба группы войск «Б», от коменданта и городской управы, что они радовались, а не огорчались, если не получали приглашения на прием, устроенный хозяином Кавказа генерал-полковником Листом. Но уж получив приглашение, они, конечно, одевались получше и волновались, в соответствии ли с модой одеты их жены, не выглядят ли они по-уездному смешно.

Госпиталь, в котором работал Николай Викторович, размещался в трех небольших палатах, и обслуживали его две сестры и две санитарки.

Раненых кормили сносно, так как продуктов на складе было много, медикаментов и перевязочных средств хватало, и главной заботой Николая Викторовича было не напоминать о госпитале немецким властям — он боялся, как бы легкораненых не перевели в лагерь, и поэтому продолжал их держать на постельном режиме.

Казалось, что маленький домик, расположенный в глубине санаторного парка, совсем забыт немцами. Легкораненые играли в подкидного дурака, крутили любовь с пожилыми сестрами и боготворили Николая Викторовича — им казалось, что своей тихой райской жизнью они обязаны ему.